рассчитайсь!
Наконец, с левого фланга донеслось едва слышно:
— Двести семьдесят второй неполный!
— Так, — сказал Анохин, медленно прохаживаясь вдоль строя замерших по стойке «смирно» кандидатов. — Все гаврики на месте. А ты чего опустил очи долу? — спросил он, останавливаясь около губастого с оттопыренными ушами паренька в аккуратном сером костюмчике. — Копейку потерял? На военной службе начальство полагается глазами есть. Понял?
— Мы еще не военные, — выкрикнул из шеренги чей-то голос. — Еще думаем.
Анохин сделал шаг ближе, пытаясь рассмотреть того, кто кричал. Парень был симпатичный. Черные брови будто нарисованы, глаза синие, волосы каштановые, волнистые.
— Отставить разговорчики! — сказал он, отходя назад и обращаясь ко всему строю: — Слушайте объявление. Тридцать четвертая и тридцать пятая группы завтра в девять утра на медицинскую комиссию. Восемнадцатая и девятнадцатая пишут сочинение. Вопросы есть?
— А темы какие? — крикнули из строя, и Анохину показалось, что спрашивал синеглазый.
— Темы? — техник-интендант усмехнулся. — Ишь чего захотел, хитрюга. Темы завтра скажут. Только пиши без помарок. — Он не спеша сложил бумаги на стоявшую на плацу тумбочку, откашлялся: — И запомните навсегда. На флоте не фланируют, как барышни на бульваре, а бегают. Чтобы я больше не видел, как вы по трапу еле ноги волочите.
Техник-интендант второго ранга был сочный мужчина. Именно таким представляли себе настоящего моряка стоявшие в строю кандидаты — статный, веселый, красивый. Ребятам правилось, как грубовато, но необидно он острил, как густо пересыпал свою речь морскими словечками.
— Слово «пол» на флоте не существует, — говорил он. — Есть палуба. И лестницу забудьте — только трап. — Анохин умолк и громко скомандовал: — В кубрики по трапу бегом марш!
Мгновение — и плац опустел.
Уже неделю шли приемные испытания на первый курс Военно-морской медицинской академии. В огромных мрачных казармах бывшего Гренадерского полка на набережной реки Карповки жили вызванные на экзамены выпускники средних школ. Кандидатов было так много, что даже отличники, имевшие право поступать вне конкурса, должны были наравне со всеми сдавать одиннадцать предметов.
Ежедневно Анохин зачитывал длинные списки отчисленных. Пока он читал, над строем висела гнетущая, напряженная тишина. Только одни парень, белобрысый, в домотканой рубахе, вышитой затейливыми узорами, вел себя странно: улыбался, временами негромко и безмятежно что-то мурлыкал себе под нос.
— Ты чего это распелся? — шепотом спросил его сосед.
— Чо? — громко переспросил белобрысый и, поняв, заулыбался. — Я, паря, экзаменов сдавать не буду. Меня и так примут.
— Это почему? — спросили сзади. — На каком основании?
Неожиданно Анохин замолчал, быстро приблизился к строю:
— Не держали язык за зубами? Вот вы, вы и вы, — он ткнул пальцем, — Ко мне! За разговорчики в строю объявляю каждому по одному наряду вне очереди. Немедленно отправляйтесь драить гальюн!
Ребята неумело, но послушно сделали шаг вперед.
В строю раздался смех, но под взглядом Анохина сразу же смолк.
В просторном гальюне Солдатского корпуса было чисто. Сделанный навечно из гранитных плит, отполированный тысячами солдатских ног пол блестел. Прочно вбетонированные унитазы, над которыми сто лет назад нависали упитанные гвардейские зады, были недавно покрашены. В нос шибал неистребимый запах хлорной извести. Убирать было нечего.
— Тут и делов-то, ребята, ничего, — засмеялся белобрысый в домотканой рубахе. — Бабка Параскева и полтуеска грибов не насобирает.
— Какая Параскева? — не понял синеглазый. Когда он заговорил, во рту у него блеснула золотая фикса.
— Присказка у нас такая, — весело засмеялся белобрысый.
— Па-ра-ске-ва, — медленно, по слогам повторил синеглазый и внимательно посмотрел на белобрысого. — Ты откуда, родимый?
— Издалека мы. Из самого Жиганска, — охотно сообщил белобрысый.
Синеглазый присвистнул.
— Где же такая столица расположена? В каком таком чудо царстве-государстве?
— На Лене стоит. Река такая. Не слыхивал про нее?
Неожиданно на пороге гальюна выросла новая фигура — черноволосый губастый юноша в сером костюмчике.
— А тебя за что? — спросил синеглазый.
— За то же, что и вас.
— Ладно, парни, водой побрызгаем, покурим спокойно и по койкам, — предложил синеглазый. — Посидели и будя.
— Отхожие места уборщице положено убирать, — ворчал губастый. — И потом, что это за команда: «Кандидат Зайцев, ко мне!» Так только собак подзывают, а не людей.
Лицо юноши нахмурилось, толстые губы обиженно поджались.
— Про уборщиц, друг, забудь, — заговорил молчавший до этого стройный широкоплечий парень. Он был обут в хромовые сапоги, и они приятно поскрипывали, когда он ходил по гальюну. — Служба военная. Привыкать нужно. А сейчас, ребята, давайте познакомимся. — И, по очереди протянув всем крепкую руку, представился: — Алексей Сикорский, из Житомира. У меня отец военный, командир батальона.
— Петров Василий Прокофьевич, — сказал белобрысый, расчесывая пятерней непослушные, падающие на лоб, волосы. — Охотник я, и батя — охотник.
Синеглазый, с золотой фиксой — Павел Щекин. Он единственный ленинградец. Толстогубого юношу звали Миша Зайцев. Его отец профессор-терапевт, мать — детский врач. Он тоже коренной питерец, родился здесь и вырос, но вот уже третий год, как отца избрали заведующим кафедрой в Киеве, и они живут там.
— Предлагаю, ребята, держаться вместе, помогать друг другу, — сказал Алексей.
— Давайте, — охотно согласились остальные. Они уселись рядком на широкий подоконник. Павел и Алексей закурили.
Отсюда, с третьего этажа Солдатского корпуса, была хорошо видна Выборгская сторона. Солнце еще полностью не зашло. Оно низко висело над горизонтом, лучи его шли параллельно земле, и легкие облака на небе словно присыпала золотая пыль.
— Красиво, — задумчиво сказал Алексей, глядя в окно. — Одно слово — Ленинград.
— Старый дом. Видать не одну сотню лет стоит, — проговорил Васятка, с удивлением рассматривая толстые, как в крепости, стены. — Интересно, что здесь раньше было?
— Могу рассказать, — охотно отозвался Миша Зайцев. — Будете слушать?
— Бреши, все равно делать нечего, — великодушно разрешил Пашка Щекин.
— У моего отца был пациент — знаменитый шахматист Ильин-Женевский. Он был комиссаром этого Гренадерского полка, в семнадцатом году перешедшего на сторону революции. Кажется, он даже собирался написать его историю… — Миша умолк, посмотрел на ребят. Он был самолюбив и, если бы заметил, что ребятам неинтересно, немедленно перестал бы рассказывать. Но они внимательно слушали. — Полк этот был сформирован почти двести лет назад. Отличился в войне 1812 года с Наполеоном, потом участвовал в восстании декабристов. А сочинение позавчера мы писали в той комнате, где проходила седьмая апрельская конференция РСДРП, на которой выступал Ленин.
— Силен, малый, — восхищенно сказал Паша и внимательно посмотрел на Мишу. — Признайся, специально прочитал, чтобы нас удивить?
— Зачем? — обиженно произнес Миша. — История Петербурга наше с папой увлечение. Я, например, знаю, что раньше Гренадерские казармы назывались Петровскими, что строил их Луиджи Руска. Именно по его проекту были созданы эти портики, карнизы с модульонами, пилястры. Здесь долго жил Блок со своей матерью и отчимом — офицером Гренадерского полка Кублицким-Пиоттухом.
