шуме падающей воды ничего не было слышно. Ему казалось, что он теряет последние силы и сейчас свалится на полном ходу под откос в эту страшную, не имеющую дна темноту. Его начал бить озноб. Но что это? Бег поезда стал понемногу замедляться, замелькали станционные постройки и поезд, наконец, остановился. Миша с трудом разжал судорожно вцепившиеся в поручни пальцы, буквально сполз на перрон и несколько минут сидел у самого вагона на мокром асфальте, не замечая продолжающегося дождя, не видя пробегавших мимо пассажиров. Состав дрогнул и покатился. Освещенные окна сначала били в Мишу короткими выстрелами вспышек, потом прострочили пулеметной очередью. Перрон опустел. Только тогда Миша с трудом встал и медленно пошел к зданию вокзала. Станция называлась Петушки.
Стоял тот ранний утренний час, когда вокруг было еще темно, но небо на востоке уже начало светлеть, становиться бледно-серым. Это еще не был свет солнца, а лишь легкое отражение его от облаков. Поэтому он казался неживым, мертвым. Именно в этот момент Миша увидел санитарный поезд. Он стоял чуть в стороне на запасных путях без паровоза. На промытых недавним дождем стенах вагонов были заметны красные кресты. Может это был вовсе не сто сорок восьмой поезд, а какой-нибудь другой? С его везением могло статься и такое. Три ночи Миша не спал. Голова гудела, ноги и руки были точно не свои, тяжелые, налитые кровью. Он опустился на рельсы, закрыл глаза и незаметно задремал.
— Эй, — раздался над головой женский голос. — Чего спис на путях, моряк? Или здёс кого?
Миша очнулся, с трудом разлепил глаза. Перед ним стояла коренастая узкоглазая санитарка — ненка, которая ухаживала за ним, раненым, в санитарном поезде. Он сразу узнал ее.
— Привет, Маруся, — сказал он. — Не помнишь меня? Это я — Миша. Мне нужна Тося Дивакова.
— Ой, Миса, — всплеснула руками Маруся. — Сецас позову.
Он не успел даже вытереть лицо носовым платком и причесаться, как из вагона спрыгнула на пути Тося и, на ходу завязывая белый халат, стуча каблуками сапог, побежала к нему навстречу.
— Не подходи ко мне! — крикнул ей Миша. — Я грязный, а может быть, и заразный.
Она остановилась в полушаге от него, сияя глазами, не замечая ни его небритого, в подтеках угольной пыли, лица, ни одежды, с которой каплями стекала вода, ни рваных брюк.
— Как хорошо, что ты приехал, Мишенька. Я и не надеялась, что тебе удастся получить отпуск. Да и как ты нашел нас? — Только сейчас она обратила внимание на его вид, расхохоталась: — Ты что, купался в одежде и ехал в тендере?
Из окон вагонов на них с любопытством смотрели девичьи лица. Миша подумал, что выглядит, наверное, ужасно нелепо и смешно, особенно рядом с такой красивой девушкой, как Тося.
— Потом все расскажу. Отведи меня сначала, если можно, немного помыться и просушиться.
Час спустя, вымытый, побритый и причесанным, он сидел в купе поезда, пил чай, откусывая маленькими кусочками сахар, и блаженно смотрел на Тосю. На нем была чистая бязевая рубаха, предназначенная для раненых, а вместо брюк повязан на манер юбки белый халат. Все обмундирование Миши сохло на протянутой между столбами вдоль вагона веревке.
Послушать историю, как Миша догонял поезд, собралось человек десять. Пожаловала и сама начальница поезда, капитан медицинской службы Софья Ильинична Михельсон. Оказывается, о Мише в поезде знали многие. Одно его письмо с разрешения Тоси даже было напечатано в стенной газете «Медик на рельсах».
Когда Миша умолк, Софья Ильинична подумала, что ей уже скоро сорок, но никто никогда не догонял ее, как этот некрасивый милый юноша, и, наверное, никогда не будет. А жаль. Очень жаль. Она закурила, долго смотрела в окно, сказала:
— Передайте, Антонина, дежурному, что я разрешила товарищу курсанту ехать в нашем поезде и стать на довольствие.
— Большое спасибо, — поблагодарил Миша. — Я недолго. У меня уже кончается отпуск.
Он решил, что сойдет с поезда в Москве и оттуда будет добираться в Киров.
Наконец, все ушли, и они остались с Тосей в купе вдвоем. Тося сидела на нижней полке напротив, чуть повернувшись к окну, обхватив колени. Вся она, с загорелыми голыми руками и шеей, с распущенными по плечам пышными светлыми волосами, освещенная солнцем, казалась ему прекрасной. Миша точно впервые видел, какое милое у Тоси лицо. Серые глаза смотрели открыто, доверчиво, над верхней губой темнела маленькая родинка.
— Я уже не надеялся догнать ваш неуловимый поезд, — сказал Миша. — Еще полдня и нужно было бы ехать обратно, так и не увидев тебя.
Тося продолжала сидеть молча, не двигаясь. Она чувствовала, что он неотрывно, восхищенно смотрит на нее, и ей было приятно. Ободренный ее молчанием, Миша тихо проговорил:
— Как ты смотришь на то, чтобы стать моей женой? — в горле у него захрипело, и ему пришлось прокашляться. — Сразу, как приедем в Москву.
Только после этих слов Тося повернулась и внимательно посмотрела на Мишу.
— Так сразу — и женой? — рассмеялась она. — Это я тебя хорошо знаю по твоим письмам. А ты меня совсем не знаешь.
— А что изменится, если я тебя буду знать еще год или пять лет?
— Многое изменится, — рассудительно, как старшая с младшим, проговорила Тося. Она села рядом с Мишей, положила голову ему на плечо. — Сейчас не время. Ты курсант. Тебе нужно учиться, заканчивать Академию. Да и я, как цыганка, колешу на своем поезде по всей стране. Какая это семья?
— Так когда же? — смешно насупившись, спросил Миша.
— Когда? В шесть часов вечера после войны. — И прижавшись щекой к его щеке, пояснила: — Война скоро кончится. Ты станешь врачом, я демобилизуюсь и приеду к тебе.
— Долго ждать. — Несколько минут Миша молчал, почти беспрерывно затягиваясь папиросой, потом сказал: — Понимаешь, я все время боюсь, что, как только уеду, тебе понравится другой. У тебя, наверное, было много мальчиков?
— Какое это имеет значение? — уклончиво ответила Тося.
— Ты права, не имеет, — сказал Миша. — Обещай только писать часто. Каждый день. Обещаешь?
Тося снова рассмеялась.
— Каждый день? О чем?
— Мало ли о чем можно писать! Какой сон тебе приснился или о чем подумала… — И, не спеша погасив в пепельнице окурок, глядя в пол, как всегда при сильном волнении, сказал, неожиданно переходя на шепот: — Если ты разлюбишь меня, мне будет очень плохо. Потому что я теперь точно знаю, что не могу без тебя.
Миша замолчал, посмотрел на Тосю. Она снова сидела, повернувшись к окну, и он видел ее профиль. Его удивило, что по ее щеке пробежала слеза. «Плачет», — подумал он, испытывая необъяснимую радость от ее слез.
Тося поднялась, сказала убежденно, как о давно продуманном и решенном:
— Чем дольше ждать, тем крепче любовь. — И предложила: — Пойдем погуляем.
Из письма Миши Зайцева к себе.
Второй день, как я дома, в Кирове. Вернулся точно в срок. Анохин, увидев меня, похвалил: «Молодец». Но опишу все события по порядку. В Москве держать санитарный поезд не разрешили, а отогнали на маленькую пригородную станцию для уборки и дезинфекции. Если бы я не потерял столько времени на погоню за Тосей, как замечательно мы могли бы провести время! Возможно, мне удалось бы даже съездить в Смоленск, где сейчас находятся папа и мама. Это совсем близко. Но я дал слово Анохину вернуться вовремя и не имел права его подводить. Первым делом я отправился в воинские кассы Казанского вокзала и взял билет до Кирова. Поезд уходил рано утром. В моем распоряжении оставался вечер и почти вся ночь. И я, и особенно Тося, соскучились по театру и решили туда пойти. Тося надела синее шелковое платье, жакетку, белые туфли на высоком каблуке. Когда я увидел ее в этом наряде, то обомлел и первое время не мог вымолвить слова. До сих пор я видел ее только в халате или в гимнастерке с погонами младшего
