вовремя оказали помощь, он бы, конечно, остался жив, ну, может быть, немного хромал, носил специальную обувь. И хотя Миша понимал, что он лишь курсант третьего курса и не виноват в смерти раненого, ему казалось, что лейтенант молчит потому, что презирает его. Наконец он не выдержал и спросил:
— Вы презираете меня, товарищ лейтенант?
Лейтенант рассеянно посмотрел на Мишу.
— Что? — спросил он. — Презираю? Я о Федьке думаю. Замечательный был разведчик, страха совсем не имел, в самое пекло лез, считал, что заговоренный. — Вдали показались землянки дивизиона. — Зайдем, курсант, выпьем по чарке на помин души, — предложил лейтенант. — Понимаешь, горит все внутри, жжет, как огнем.
Из письма Миши Зайцева к себе.
Вчера утром на катере я пришел на полуостров Средний. Сегодня закончатся сборы медицинского состава и я уеду. Уже есть приказ об окончании практики. Здесь, на Среднем, совсем другая жизнь — электричество, магазин, клуб и даже девушки, хоть и единичные, как лейкоциты в нормальной моче. В письмах моих масса чепухи, второстепенных событий и мыслей. Но утешаюсь тем, что в них все чистая правда. Опишу свои терзания души и тела. Вероятно, вся жизнь состоит из этих терзаний и прав был Фрейд, что в молодости влечение полов друг к другу часто сильнее всех других желаний. Иначе, как можно объяснить, что я, горячо любя Тосю, мог совершить вчера такое, о чем сегодня стыдно вспомнить? Но опишу все по порядку.
Вчера в клубе был вечер отдыха. Из окрестных гарнизонов наехало много народа. Мест для ночлега всем не хватало, и я решил лечь спать в санитарной части. Пришел в одиннадцать, лег на свободную койку и уснул. Проснулся — около меня стоит девушка, санитарка. Я мельком видел ее днем. Она была курноса и ряба. Сейчас, в темноте, она показалась мне миловидной. Я понял, что она мыла пол. Но что за мытье полов ночью?
— Который час? — шепотом спросил я.
— Три. А почему вы вчера так рано пришли? — поинтересовалась она.
— Скучно было.
Санитарка нагнулась ко мне совсем низко, так, что ее глаза оказались рядом с моими. Я мгновенно обнял ее и поцеловал. Она не сопротивлялась. Рядом спали больные, за тонкой перегородкой посапывала аптекарша. Я торопливо оделся и мы вышли на крыльцо. Было морозно, ветрено, шел снег. Но меня бил жаркий озноб. По-моему, и ей в халате было жарко. Мы целовались, как безумные. Потом она вырвалась и ушла. Я не мог уснуть до утра. Мне было стыдно перед Тосей.
К осени 1943 года боевые дела краснознаменной бригады подводных лодок Северного флота были известны всей стране. Имена подводников Колышкина, Гаджиева, Лунина, Фисановича, Старикова, Видяева часто мелькали на страницах газет и журналов, звучали по радио. Только за 1942 год бригада потопила более пятидесяти транспортов и боевых кораблей противника. Нескольким командирам было присвоено звание Героя Советского Союза. Редко кто из экипажа подводных лодок не носил на кителе и суконке боевые ордена и медали.
В эту прославленную бригаду прибыл на практику в качестве стажера-фельдшера береговой базы курсант Василий Петров.
Стояла середина октября. Полярное лето медленно и неохотно уступало свои позиции зиме, ночи становились длиннее, но вечерами еще было светло. Только суживался горизонт, да отдаленные предметы казались зыбкими, расплывчатыми. И городок, и море, и обрывистый берег — все будто замирало, застывало в воздухе, легком и прозрачном. Матросы по привычке спали в казармах, закрыв окна шторами. Они помнили недавнее время, когда ночь от дня можно было отличить лишь по тишине и безлюдью.
Фельдшеров для дежурств по санитарной части береговой базы не хватало, многие лодки находились в море или на ремонте в Мурманске и флагманский врач бригады Усинский, высокий капитан с тонкими фатоватыми усиками, приказал поместить Васю прямо в санчасти. Благодаря усилиям энергичного Усинского санчасть бригады напоминала маленький госпиталь. Она занимала отдельный дом. В ней были просторная амбулатория, перевязочная, аптека, физиотерапевтический и зубоврачебный кабинеты, лазарет на двадцать коек. С утра до позднего вечера в санчасти толпились больные. Они приходили с подводных лодок и береговых частей бригады с царапинами, фурункулами, грибком, болями в пояснице и в горле, жалобами, что «крутит ноги и руки». Дежурный фельдшер и санитары ставили им банки, делали клизмы, смазывали мазями, грели лампой «соллюкс», закапывали капли в уши и носы. Старослужащие матросы в санчасть ходить не любили, зато салаги, недавно прибывшие в бригаду из учебных отрядов, испытывали к санчасти пламенную страсть. Эта страсть, правда, была недолговечной. Уже через месяц-два опасная и трудная профессия подводника захватывала молодых матросов, посещать санчасть становилось некогда. В санчасть ходили лишь настоящие больные или откровенные сачки. И тех и других было немного. Но именно перед приходом Васятки прибыло молодое пополнение. Любовь новичков к санитарной части Усинский объяснял так: на боевых кораблях молодых матросов, всего несколько месяцев назад оторванных от теплой материнской груди, встречает хриплый голос боцмана, холодное неприветливое море; полная опасностей изнурительная служба. Санитарная часть — единственное место, этакий оазис, где тепло, светло, где можно пожаловаться на недомогание без риска услышать насмешки товарищей и где добрый ангел в лице бывшего борца санитара Тимофеева осторожно забинтует своими огромными ручищами твой поцарапанный пальчик.
В первый день Васятка едва не обалдел от беспрерывной очереди больных в коридоре, указаний Усинского, который вел амбулаторный прием, телефонных звонков, множества услышанных историй. Историями была насыщена вся атмосфера бригады. Их рассказывал каждый — от недавно вернувшегося после боевого похода старшины до матроса топливного склада или кислородной станции, никогда не выходившего в море дальше конца угольного пирса, у которого хорошо ловилась красноперка.
Стоило задать неосторожный вопрос: «Что нового в море?», и в трех случаях из четырех следовал красочный рассказ, как на их лодку сбрасывали глубинные бомбы катера и сторожевики противника, как тонул, перевернувшись вверх обросшим ракушками днищем, вражеский транспорт, какой смелый и хитрый у них командир. Часто излагаемые события, мягко говоря, были не совсем точными, но их можно было понять, этих невинных хвастунов и украшальщиков, ведь это была их жизнь, полная опасностей и каждодневного риска. Многие их товарищи уже навсегда остались лежать на дне моря и без романтизации этой жизни было бы, наверное, намного труднее снова уходить в поход.
В первую ночь Вася, несмотря на усталость, никак не мог уснуть. Он ворочался, накрывшись одеялом с головой, но сон не шел. В ушах звучали услышанные сегодня рассказы. Они были как музыка, эти известные здесь каждому хрестоматийные повествования о торпедировании новейшего немецкого линкора «Тирпиц» подводной лодкой К-21 Лунина, о героическом бое в надводном положении с кораблями врага подводной лодки К-3 Гаджиева, о прорыве в бухты Лиинахамари и Петсамо М-172 Фисановича…
Он будет настоящим обалдуем, если, проходя практику на бригаде, не совершит ни одного боевого похода на подводной лодке. Ведь может быть больше никогда в жизни не представится такая возможность. Отец считал его хвастуном и нередко называл то «похвальбушкой», а то и просто «брехло». Что же здесь плохого, если он любит во всем быть первым? Он был единственным на курсе, кто приехал издалека и был принят без экзаменов. Он стал единственным снайпером и уничтожил семьдесят восемь гитлеровцев. Теперь он смог бы стать первым курсантом, кому довелось участвовать в боевом походе на подводной лодке. «Вот было бы что рассказать ребятам», — подумал Вася, окончательно сбрасывая с головы одеяло и поворачиваясь на спину. Но, видно, он не единственный мечтает о походе на лодке, потому что капитан Усинский при первом же разговоре категорически запретил проситься в море.
— Услышу, строго накажу и напишу в характеристике «недисциплинированный», — предупредил он, зная, какое большое значение в Академии имеет выдаваемая после практики боевая характеристика. — Чего улыбаешься? — грозно нахмурился он. — Я не шучу.
И все же желание Васи выйти в море было столь велико, что уже на пятый день практики, когда в
