санчасти появился невысокий кавторанг со звездой Героя Советского Союза, он не вытерпел, спросил сидевшего на скамье старшину:
— Кто это, браток?
— Не знаешь? — удивился старшина. — Ну ты даешь! Это же знаменитый на всю страну Иван Александрович Колышкин.
«Так это сам Колышкин!» — подумал Вася, вспомнив, что не раз слышал эту фамилию. Внешне Колышкин точно соответствовал его представлениям о настоящем подводнике: медлительная, чуть косолапая походка, твердые складки в углах волевого рта, взгляд суровый, неулыбчивый.
Когда Колышкин вышел из кабинета флагманского врача, Вася уже ждал его. Он успел сбросить свой мятый, подпоясанный бинтом халат, весь в пятнах йода, и стоял сейчас в парадной суконке с тремя серебряными уголками на рукаве и орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу».
— Разрешите обратиться, товарищ капитан второго ранга!
Колышкин остановился, выслушал довольно сбивчивую и чересчур эмоциональную Васину просьбу.
— Не понял все-таки, зачем тебе идти в поход? И какая на корабле от тебя польза?
— Я любую работу буду делать, — взмолился Вася, опасаясь, что Колышкин уйдет и рухнет его единственный шанс. — Не только медицинскую. Могу плотничать, готовить умею. Что прикажете. Не пожалеете, товарищ капитан второго ранга.
Колышкин вспомнил, как много лет назад, будучи курсантом на практике, так же просился в поход на подводной лодке. Правда, тогда не было войны.
— За что награды получил? — спросил он.
— За Сталинград.
— Кем воевал?
— Снайпером.
— Так, — сказал Колышкин. Лицо его оставалось непроницаемым. — Обещать ничего не могу, но, если место фельдшера освободится, буду иметь в виду.
К работе в санитарной части Васятка привык быстро. Эта суета с раннего утра до позднего вечера даже нравилась ему. Как-то незаметно он сделался всем нужен. То и дело слышалось: «Вася, посмотри», «Вася, дай от головной боли», «Доктор, завяжи ногу», «Курсант Петров, зайдите ко мне». Последние слова принадлежали капитану Усинскому. Флагманский врач — ветеран бригады. Служит здесь с первых дней войны. С командирами лодок он в приятельских отношениях. И они иногда заходят к нему в кабинет поболтать. Тогда оттуда слышатся громкие голоса, хохот.
Капитану Усинскому нравился белобрысый парнишка с непослушными прямыми волосами, с такой охотой берущийся за любое дело. С его приходом в санчасти начало делаться многое, до чего раньше просто не доходили руки. Матросов, заболевших панарициями, абсцессами, флегмонами всегда отправляли в поликлинику, хотя в медпункте была своя перевязочная. Теперь эти несложные операции делал Петров. Недавно он наблюдал, как курсант великолепно вскрыл глубокую флегмону стопы. Хороший парень. Каждую ночь Петрова будят, но он, кажется, даже рад этому. Когда этот курсант в санчасти, он, флагманский врач, чувствует себя спокойно. Прислали бы ему такого после окончания Академии.
Каждый вечер в клубе бригады показывали кино. В зал набивалось человек двести. Вася научился быстро отличать экипажи, недавно вернувшиеся из боевых походов. Они сидели почти всегда вместе, во главе со своим командиром. Лица у них были одутловатыми, бледными и вели они себя беспокойнее других: чересчур громко смеялись, разговаривали. Но проходило несколько дней, они успевали выспаться, отдохнуть и отличить их от других матросов становилось невозможно.
В клубе Васятка смог, наконец, увидеть известных командиров лодок: невысокого изящного Фисановича, черноволосого усача Гаджиева, худощавого стройного Старикова.
В субботу и воскресенье устраивались танцы. Васятка был на них только раз. На скамьях сидели несколько девушек-матросок из хозяйственных служб береговой базы, да три-четыре невесть откуда взявшиеся женщины. Для сохранения тайны своего возраста они старались сесть подальше от электрических лампочек. Вот и вся прекрасная половина рода человеческого на две сотни молодых танцоров в синих форменках и воротничках.
Немногочисленные девушки капризничали, сами выбирали себе партнеров, а остальным отказывали, ничего не объясняя, надменно проходя мимо к выбранным ими счастливчикам. Матросы либо стояли вдоль выкрашенной голубой масляной краской стены, либо танцевали друг с другом.
— Вот вредное племя, — ругались они. — В Иваново бы их. Сразу бы по-другому запели.
Васятка дважды получил отказ, обиделся и в десять часов ушел в санчасть. Он едва успел снять ботинки, как появился рассыльный по дивизиону.
— Комдив приказали немедленно бежать на Щ-504 к капитану-лейтенанту Макарееву, — выпалил он, тяжело дыша. — У них фельдшер консервами объелся. Идти в море некому.
«Очень кстати объелся», — подумал Вася, торопливо зашнуровывая ботинки и от волнения не попадая шнурками в дырочки. Он сразу вспомнил этого молодого, рано растолстевшего обжору старшего лейтенанта Пикалова, успевавшего за время дежурства несколько раз дополнительно подкрепиться принесенными с собой продуктами.
Собрался Васятка за две минуты. Учебник хирургии, с которым последний год он никогда не расставался, опасная бритва, подарок Аньки, умывальные принадлежности и чистая тельняшка. Все завернул в вафельное полотенце, написал второпях записку флагврачу: «Товарищ капитан! Ушел в море. Не серчайте. Петров».
Щ-504 стояла у самого дальнего причала. С берега на борт лодки был брошен короткий трап. Еще издали Вася увидел у лодки группу людей и среди них капитана второго ранга Колышкина.
— Вот тебе и фельдшер, — сказал комдив худому офицеру в кожаном реглане и шапке-ушанке, по всей видимости, командиру и, повернувшись к Васе, дружески подмигнув ему, приказал: — Докладывайте командиру, как положено.
Капитан-лейтенант Макареев, недавний старпом, шедший командиром без опекуна-«гувернантки» в первый самостоятельный поход и, может быть, потому излишне сосредоточенный и мрачный, даже не протянул Васе руки.
— На лодке плавали? — спросил он тонким женским голосом.
— Никак нет! — ответил Вася.
Макареев посмотрел на Колышкина, как бы говоря: «Кого вы мне подсунули?»
— Ничего, — сказал комдив. — Парень он шустрый, бывалый. Снайпер, между прочим. Быстро разберется в своих обязанностях. Верно я говорю?
— Так точно, быстро разберусь, — весело и уверенно ответил Вася.
— Идите на лодку. И чтобы к завтрашнему дню были в курсе лодочной медицины. Что неясно — спросите у химика. Он подскажет. А я проверю.
— Есть, — сказал Вася и стал спускаться по трапу в центральный пост.
Капитан-лейтенант Макареев ему не понравился — ни его бабий голос, ни брезгливо опущенные углы тонкого рта на худом лице, ни глаза. Они смотрели неприветливо, словно норовили проникнуть внутрь, просверлить насквозь.
Боцман указал Васятке на волосяной матрац, лежавший на палубе около торпеды в кормовом отсеке. Васятка быстро уснул и не слышал, как на рассвете Щ-504 сбросила с береговых палов швартовы, как медленно в надводном положении прошла из Екатерининской гавани в северное колено Кольского залива. Проснулся он от сильной качки, когда лодка вышла в Баренцево море. Ударившись головой о стальное тело торпеды, Васятка сел, выругался, но и сидеть, не ухватившись крепко за приваренные к борту поручни, было невозможно. Волна клала лодку с борта на борт, как ваньку-встаньку. Скрипели веревки подвешенных в разных местах отсека парусиновых коек, путешествовали по палубе стоявшие на ней предметы — эмалированное ведро с крышкой, ботинки спящих, ящик со слесарным инструментом.
Сверху шел редкий дождь — влага, оседая на подволоке, падала вниз крупными холодными каплями. Васятка попробовал ладонью одеяло — оно было сырым, влажной была и подушка.
Главный старшина Ролик, рыжеватый, с певучей украинской речью, произнес:
— Родная волна приняла в свои жаркие объятья.
