– Я пойду к Нему в лохмотьях, – сказала она, начиная рвать свои платья. – Или нет, обнаженной! Лучше всего обнаженной!
Автарх больше не пытался привлечь ее к себе, а наоборот отстранился, словно ее безумие было заразным. Она продолжала раздирать свои одежды, расцарапывая в кровь кожу, и начала громко молиться. Молитва ее была полна обещаний прийти к Нему, встать на колени и взмолиться о Его прощении. Когда она повернулась, чтобы излить все эти разглагольствования на алтарь, Автарху надоела ее истерика. Обеими руками он схватил ее за волосы и вновь привлек ее к себе.
– Ты плохо меня слушала, – произнес он голосом, в котором и сочувствие, и отвращение были сметены волной ярости, неподвластной даже криучи. – В Изорддеррексе есть только один Бог!
Он отшвырнул ее в сторону и поднялся по ступенькам алтаря, сшибив все свечки одним широким взмахом руки. Потом он полез на сам алтарь, чтобы скинуть вниз распятие. Кезуар бросилась вслед за ним, чтобы помешать ему, но ни ее призывы, ни ее кулаки не могли остановить его. Первым настал черед позолоченных серафимов, которых он оторвал от деревянных облачков и бросил вниз на землю. Потом он взялся за голову Спасителя и потянул. Терновый венец Его был изготовлен со всей тщательностью, и колючки впились в пальцы и ладони Автарха. Но уколы только добавили ярости его мышцам, и треск ломающегося дерева возвестил его победу. Распятие оторвалось от стены, и ему надо было только сделать шаг в сторону, чтобы дать силе тяжести увлечь его к земле. На мгновение он подумал, что Кезуар решила броситься под него, но в самый последний миг она отшатнулась назад. Распятие упало посреди останков расчлененных серафимов. В тот момент, когда оно коснулось каменного пола, раздался сильный треск.
Шумная сцена, разумеется, привлекла свидетелей. Со своего места на алтаре он увидел, как в часовню вбежал Розенгартен с оружием в руках.
– Все в порядке, Розенгартен! – выдохнул он. – Самая тяжелая часть работы уже сделана.
– У вас идет кровь, сэр.
Автарх принялся высасывать кровь из ранок на руках.
– Прошу тебя, распорядись о том, чтобы мою жену препроводили в ее комнату, – сказал он, выплевывая кровь, смешанную с чешуйками позолоты. – У нее необходимо изъять все острые инструменты и вообще все предметы, которыми она может нанести себе вред. Боюсь, что она очень больна. Отныне нам придется наблюдать за ней круглые сутки.
Кезуар стояла на коленях среди обломков распятия и рыдала.
– Прошу тебя, леди, – сказал Автарх, спрыгивая с алтаря, чтобы заставить ее подняться. – К чему зря тратить слезы на мертвеца? Не молись ничему, леди, кроме... – Он запнулся на мгновение, удивленный своими собственными словами, и произнес: – ...кроме своего Подлинного «Я».
Она подняла голову и утерла слезы, чтобы устремить на него озадаченный взгляд.
– У меня есть для тебя немного криучи, – сказал он. – Чтобы ты чуть-чуть успокоилась.
– Я не хочу криучи, – пробормотала она бесцветным голосом. – Я хочу только прощения.
– Тогда я прощаю тебя, – сказал он с безупречной искренностью.
– Не от тебя.
Он некоторое время понаблюдал за ее горем.
– Мы же собирались любить и жить вечно, – сказал он тихо. – Почему же ты стала такой старой?
Она не ответила, и он оставил ее среди обломков. Подчиненный Розенгартена Сеидукс уже появился, чтобы заняться ей.
– Будь с ней почтителен, – сказал он Сеидуксу, пока они шли к двери. – Когда-то она была великой леди.
Он не стал наблюдать за процедурой выдворения и отправился вместе с Розенгартеном на встречу с генералами Матталаусом и Расидио. После физических усилий он чувствовал себя лучше. Хотя, как всякий великий Маэстро, он был не подвержен бегу времени, все же иногда организм его становился вялым и нуждался в хорошей встряске. А какое занятие подходит для этого лучше, чем сокрушение идолов?
Однако, когда они проходили мимо окна, выходящего за город, шаг его утратил пружинистость, ибо сверху были видны признаки значительных разрушений. Несмотря на все его самоуверенные речи о строительстве нового Изорддеррекса, все же ему больно будет созерцать, как распадается этот, Кеспарат за Кеспаратом. Уже с полдюжины столбов дыма поднимались над вспыхнувшими по городу пожарами. В гавани горели корабли, также были объяты пламенем бордели в районе Ликериш-стрит. Как и предсказывал Розенгартен, каждый проповедник в городе исполняет свои собственные пророчества. Те, кто утверждал, что зараза приходит с моря, жгут корабли. Те, кто порицал секс, швыряют факелы в бордели. Он оглянулся назад, услышав возобновившиеся рыдания своей супруги.
– Наверное, не надо мешать ей плакать, – сказал он. – У нее есть для этого подходящий повод.
Масштабы того ущерба, который Дауд причинил себе своим опозданием на Изорддеррекский Экспресс, стали очевидны только после их окончательного прибытия в забитый иконами подвал под домом торговца. Хотя он и избежал горькой участи вывернутого наизнанку, его вторжение серьезно отразилось на его внешнем виде. Он выглядел так, словно его протащили лицом вниз по недавно посыпанной гравием дороге. Кожа на его лице и руках превратилась в рваные лоскуты, из-под которых струилась жидкая слизь, которая текла в его жилах. В последний раз, когда Юдит видела его раненым, он сам разрезал себе запястье и, судя по всему, вообще не испытывал никакой боли. Теперь все было иначе. Хотя он сжимал
