слово…
– Да, – подтвердил Зеффер, которого разговор с монахом начал забавлять, – «соблазнительница» – вполне подходящее слово.
– По имени Теда Бара.
– О да. Мы с ней знакомы.
В тот год, в 1920-й, Теду Бару знали все. Она была одной из известнейших звезд мирового экрана, к которым, разумеется, относилась и сама Катя. Обе актрисы пребывали в зените своей славы, окрашенной всеми изысками декадентской эпохи.
– В следующий раз нужно будет пойти в кино с кем-нибудь из братьев. Хочу взглянуть на нее собственными глазами, – произнес отец Сандру.
– Скажите, а вам известен тот тип женщин, который Теда Бара воплощает на экране? – поинтересовался Зеффер.
– Не вчера же я родился на свет, мистер Зеффер. – В недоумении Сандру поднял густую бровь. – Этим женщинам, так сказать соблазнительницам, в Библии отведено весьма определенное место. Это блудницы, вавилонские блудницы. Они притягивают к себе мужчин только затем, чтобы их уничтожить.
Зеффер невольно рассмеялся столь откровенной характеристике.
– Думаю, вы вполне правы, – сказал он.
– А кто она на самом деле? В реальной жизни?
– Ее настоящее имя Теодесия Гудмен. Родом из Огайо.
– И она тоже разрушительница мужских сердец?
– В реальной жизни? Нет, не думаю. Время от времени она, конечно, наносит удар по мужскому самолюбию, но не более того.
Казалось, отец Сандру был немного разочарован.
– Я передам братьям все, что вы мне рассказали. Им будет очень интересно это услышать. Итак… не пройдете ли со мной внутрь?
Биллем Матиас Зеффер был человеком культурным. За свои сорок три года он успел пожить в Париже, в Риме, в Лондоне и даже некоторое время в Каире. Но какие бы перспективы ни сулило ему искусство или, вернее сказать, амбиции относительно собственного слова в искусстве, он дал себе зарок, что уедет из Лос-Анджелеса, как только публике прискучит рукоплескать Кате или же самой звезде надоест отклонять его предложение руки и сердца. Едва это случится, они поженятся и отправятся в Европу, где подыщут себе дом с настоящей историей – в отличие от того жалкого подобия испанского замка, который Катя позволила себе построить в одном из каньонов Голливуда.
А пока это время не пришло, он довольствовался тем, что улещивал свой эстетический вкус всевозможными предметами искусства – мебелью, гобеленами, скульптурами, – которые приобретал, сопровождая Катю во всех заграничных поездках.
Пожалуй, их вполне бы устроил шато на Луаре или георгианский особняк в Лондоне – словом, нечто такое, что не нагоняло бы ужаса и не коробило бы вкуса скромного импресарио из Голливуда.
– Вам нравится Румыния? – осведомился отец Сандру, открывая большую дубовую дверь, что находилась внизу лестницы.
– Да, конечно, – ответил Зеффер.
– Только, пожалуйста, ради меня не ввергайте себя в грех, – мельком глянул на него Сандру.
– В грех?
– Ложь – это грех, мистер Зеффер. Пусть маленький, но все-таки грех.
«О господи, до чего ж я докатился, соблюдая обыкновенные приличия», – подумал Зеффер. В Лос-Анджелесе подобная маленькая ложь воспринималась как само собой разумеющееся – можно сказать, он грешил направо и налево, ежеденно и ежечасно. Жизнь, которую они с Катей вели, строилась на тысяче маленьких и глупых уловок и, по сути, являлась бесконечной ложью.
Но сейчас-то он был не в Голливуде. Почему же тогда он солгал?
– Вы правы. Я не слишком люблю эту страну. Сюда я приехал потому лишь, что так захотела Катя. Ее мать и отец, вернее отчим, живут в деревне.
– Да, мне это известно. Благочестием ее мать отнюдь не отличалась.
– Вы были ее духовником?
– Нет. Мы с братьями не проводим богослужения для прихожан. Орден святого Теодора существует только затем, чтобы охранять крепость. – Отец Сандру распахнул дверь, и из темноты на них пахнуло сыростью.
– Простите мне мое любопытство, – начал Зеффер, – но я хотел бы уточнить. Насколько я понял из нашего вчерашнего разговора, кроме вас и братьев, здесь больше никто не живет?
– Да, верно. Кроме братьев, тут никого нет.
– Тогда что же вы здесь охраняете?
– Сейчас увидите, – расплылся в улыбке Сандру. – Я покажу вам все, что вы захотите посмотреть.
Священник зажег свет, и перед гостем обнаружился коридор длиной примерно в десять ярдов. На стене висел большой гобелен, настолько потускневший от времени и пыли, что разглядеть на нем что-либо было почти невозможно.
Пройдя по коридору, отец Сандру повернул еще один выключатель.
– Я тешу себя надеждой, что сумею уговорить вас что-нибудь у нас приобрести, – произнес он.
– Что именно?
Увиденное Зеффером накануне не слишком его вдохновило. Те образчики мебели, которые предстали тогда его взору, в определенной степени восхитили Виллема своей наивной простотой, но он даже не допускал и мысли о том, чтобы пополнить ими свою коллекцию.
– Я не знал, что вы продаете содержимое крепости, – признался он.
– О-ох… – угрюмо протянул Сандру. – Далее страшно сказать. Но нам приходится это делать, чтобы выжить. И сейчас, на мой взгляд, самый подходящий случай. Потому что я хочу, чтобы наши замечательные вещицы попали в хорошие руки. К тому, кто смог бы достойно их содержать. Словом, к такому человеку, как вы.
Следуя впереди Зеффера, Сандру щелкнул третьим выключателем, потом четвертым. «Оказывается, крепость на этом уровне гораздо обширнее, чем этажом выше», – отметил про себя Зеффер. Во всяком случае, коридоры здесь расходились во все стороны.
– Но прежде, чем мы начнем осмотр, – повернулся к нему Сандру, – я хотел бы узнать: вы сегодня в настроении что-нибудь приобрести?
– Я американец, отец Сандру, – улыбнулся Зеффер. – А значит, всегда в настроении что- нибудь приобрести.
Днем раньше отец Сандру поведал Зефферу и Кате историю крепости. Поразмыслив над его рассказом обстоятельнее, Зеффер обнаружил некоторую фальшь. «Должно быть, орден святого Теодора что-то скрывает», – заключил он. Не зря Сандру говорил о крепости как о месте, окутанном тайной, хотя и не связанной с кровопролитием. Как утверждал священник, здесь не велось никаких сражений, не содержались узники под стражей, а внутренний двор не был свидетелем жестокостей и казней. Однако Катя со свойственной ей прямолинейностью заявила, что этому не верит.
– Когда я была маленькой, об этом месте ходили разные слухи. Я слышала, что здесь происходило нечто чудовищное. Будто бы тут каждый камень пропитан человеческой кровью.
