написать комментарий к его теории; в марте 1723 года она писала, что 'с одной стороны, было педантическое желание Жерара точно отразить его философские воззрения, с другой — эстетическая невралгия Симеона, а потому число вариантов этих картин превзошло число вариантов самого Человечества, и все они уничтожались из-за какой-то ничтожной погрешности в концепции или исполнении'».
Единственная сохранившаяся картина воспроизводилась в книге, хотя и в ужасном качестве. Это была черно-белая картинка, к тому же размытая, но подробностей хватало, чтобы заинтриговать Уилла. Похоже, на ней была изображена ранняя стадия строительства: обнаженная, бесполая фигура, которая на иллюстрации выглядела чернокожей (но с таким же успехом могла быть синей или зеленой), склонялась к земле, откуда во множестве торчали тонкие стержни, словно обозначавшие периметр жилища. Ландшафт за фигурой представлял собой бесплодную голую землю под пустынными небесами. Из трех трещин в земле вырывался огонь, кверху поднимались столбы черного дыма, и это только усиливало чувство запустения. Что до значков, о которых говорила Фрэнни, они были высечены на камнях, разбросанных по этой дикой местности, словно их расшвыряли с небес, как подсказки для одинокого каменщика.
«Что мы можем сказать об этом необыкновенном образе? — спрашивала автор книги. — Его герметизм[25] нас разочаровывает, мы жаждем объяснения и не находим его». Похоже, не находила его и сама Двайер. На протяжении двух абзацев она безуспешно пыталась провести параллели с иллюстрациями из алхимических трактатов, но Уилл чувствовал, что эта задача ей не по силам. Он перешел к следующей главе, оставив непрочитанной оставшуюся часть оккультистских рассуждений Двайер, и уже прочел половину первой страницы, когда его позвала Адель. Уилл не хотел закрывать книгу, еще меньше ему хотелось навещать Хьюго во второй раз, но чем скорее он выполнит свой долг, уговаривал он себя, тем скорее вернется к смятенному миру Томаса Симеона. Поэтому он положил книгу на стул и, спустившись по лестнице, присоединился к Адели.
Хьюго пребывал в заторможенном состоянии. После ланча у него начались боли — обычное явление, заверила медсестра, но этого было достаточно, чтобы на десерт ему принесли анальгетики. От лекарств он стал вялым и в течение четверти часа, что провели у него Уилл и Адель, говорил медленно и путано, глядя на них затуманенным взглядом. Да что там, большую часть времени он вряд ли осознавал, что в палате его сын, и это устраивало Уилла. Только к концу посещения взгляд Хьюго остановился на Уилле.
— А ты что сегодня делал? — спросил он, словно обращаясь к девятилетнему мальчишке.
— Встречался с Фрэнни и Шервудом.
— Подойди ближе. — Хьюго поманил его слабым пальцем. — Я тебя не ударю.
— У меня и в мыслях не было, — сказал Уилл.
— Я тебя ни разу в жизни не ударил. Тут был полицейский, который сказал, что я тебя бил.
— Не было никакого полицейского, па.
— Был-был. Прямо здесь. Такой хам. Сказал, что я тебя бью. А я тебя пальцем не тронул.
Он, похоже, был оскорблен в лучших чувствах.
— Все дело в таблетках, которые тебе дают, — терпеливо объяснил Уилл, — У тебя от них небольшое помутнение. Никто тебя ни в чем не обвиняет.
— И что — не было никакого полицейского?
— Не было.
— Я мог бы поклясться, — сказал он, встревоженно оглядывая палату. — Где Адель?
— Пошла поменять воду в цветах.
— Мы тут одни?
— Да.
Хьюго приподнялся над подушкой.
— И я… выставляю себя дураком?
— То есть?
— Говорю… всякие глупости?
— Нет, па, ничего такого ты не говоришь.
— Ты мне скажешь, если что? — спросил он. — Скажешь. Ты скажешь, потому что мне будет больно, а тебе это нравится.
— Это не так.
— Тебе нравится смотреть, как люди мучаются. Ты унаследовал это от меня.
Уилл пожал плечами.
— Можешь в это верить, если хочешь, па. Я с тобой спорить не буду.
— Ну да. Потому что знаешь, что проиграешь. — Хьюго постучал себя по лбу. — Видишь, никакого помутнения. Я разгадал твою игру. Ты вернулся, когда я стал слаб и растерян, потому что решил, что положишь меня на лопатки. Ничего подобного. Мне и половины моих мозгов хватит, чтобы расправиться с тобой. — Он снова улегся на подушку и тихо добавил: — Я не хочу, чтобы ты сюда приходил.
— Бога ради, па.
— Я серьезно, — сказал Хьюго, отворачиваясь от Уилла. — Поправлюсь и без твоих забот.
Уилл был рад, что отец смотрит в другую сторону. Меньше всего он хотел, чтобы Хьюго видел, какое действие оказывают его слова. Они словно застряли у него где-то в груди.
— Хорошо, — сказал Уилл. — Если ты так хочешь.
— Да, хочу.
Уилл еще мгновение смотрел на него с какой-то слабой надеждой, что Хьюго скажет что-нибудь, извинится. Но он сказал все, что хотел.
— Я позову Адель, — пробормотал Уилл, отходя от кровати. — Она захочет попрощаться. Береги себя, па.
Хьюго никак не отреагировал — ни словом, ни жестом. Уилл, потрясенный, молча вышел и отправился на поиски Адели. Он не стал посвящать ее в предмет их разговора, просто сказал, что будет ждать в приемной. Адель ответила, что сейчас говорила с доктором и тот настроен очень оптимистично в отношении Хьюго. Еще неделя — и его можно будет забрать домой. Замечательно.
Дождь уже шел. Не муссонный — обычный унылый дождь. Уилл не стал прятаться. Он стоял, подняв лицо к небу, чтобы капли охлаждали горевшие глаза и раскрасневшиеся щеки.
Появилась Адель. Она, как всегда после посещения больного, пребывала в волнении. Уилл вызвался сесть за руль, уверенный, что сможет сэкономить минут пятнадцать на возвращении и вернуться к Симеону до наступления темноты. Адель продолжала болтать, пока они ехали, главным образом о Хьюго.
— Благодаря ему вы счастливы? — спросил Уилл.
— Он превосходный человек, — ответила она, — и все эти годы был так добр ко мне. Когда умер мой Дональд, я думала, у меня уже не будет ни одного счастливого дня. Думала, все кончилось. Но знаете, жизнь есть жизнь. Поначалу было тяжело, потому что я чувствовала себя виноватой: вот, живу, когда его уже нет. Я думала, это несправедливо. Но
