— И из-за чего еще?
— Роза… умирает.
— Сомневаюсь.
— Умирает. Клянусь тебе.
— А самец? Джекоб? Он тоже болеет?
— Не так, как Роза, но да… болен.
— Тогда, — Рукенау задумался на мгновение, — мы, пожалуй, продолжим этот разговор без молодого Теодора. Пойди, мой мальчик, принеси мне что-нибудь подкрепиться.
— Слушаюсь, сэр, — затравленно ответил Тед.
— Постой, — сказал Уилл, схватив его за руку и снова повернувшись к Рукенау. — Тед хочет попросить тебя кое о чем.
— Да-да, его жена… — устало сказал Рукенау. — Я слышу, как ты денно и нощно рыдаешь из-за нее. Но к сожалению, ничем не могу тебе помочь. Она больше не хочет тебя видеть. Вот тебе и весь сказ. Не принимай это слишком близко к сердцу. Она стала рабыней этого треклятого места.
— Так тебе здесь не нравится? — спросил Уилл.
— Нравится? — переспросил Рукенау, и маска вежливости исчезла с его лица. — Это моя тюрьма, Уилл. Ты это понимаешь? Мое чистилище. Нет, вернее сказать, мой ад.
Он наклонился, вглядываясь в лицо Уилла.
— Но, глядя на тебя, я думаю: а не послан ли ты каким-нибудь милостивым ангелом, чтобы освободить меня?
— Думаю, выйти отсюда не так уж трудно, — сказал Уилл. — Тед говорит, что нашел путь к входной двери без…
Рукенау оборвал его срывающимся от негодования голосом.
— А что, по-твоему, случится со мной, если я выйду за эти стены? Я сменил не одну кожу в этом Доме, Уилл. И таким образом обманул старуху с косой. Но как только я выйду за пределы этого гнусного места, моему бессмертию конец. Я думал, такому мудрецу, как ты, это должно быть понятно. Скажи мне, кстати, как теперь называют нас, магов? «Некромант», мне кажется, звучит очень уж театрально. А «доктор философии» бесконечно устарело. Откровенно говоря, я думаю, такого слова, которое бы меня устраивало, просто нет. Мы отчасти метафизики, отчасти демагоги.
— Я не принадлежу ни к тем, ни к другим.
— Да, но в тебе, я смотрю, обитает какой-то дух, — заметил Рукенау. — Какое-то животное.
— Может, спустишься и убедишься сам?
— Я бы никогда не смог этого сделать.
— Почему?
— Я уже тебе сказал. Этот Дом — нечто отвратительное. Я поклялся, что моя нога не коснется его. Никогда.
— Но ведь ты сам его построил.
— Откуда тебе это известно? — спросил Рукенау. — Джекоб, что ли, рассказал? Послушай-ка меня. Если это Джекоб, то ему известно меньше, чем он думает.
— Я тебе расскажу все, что знаю и откуда я это узнал, — пообещал Уилл. — Но сначала…
Рукенау ленивым взглядом скользнул по Теду.
— Да-да, его никудышная жена. Посмотри на меня, Теодор. Так-то лучше. Ты уверен, что хочешь оставить службу у меня? Я хочу знать, неужели это такое тяжкое бремя — принести мне фрукт или рыбку?
— Мне показалось, ты говорил, что ни разу не покидал Дома? — спросил Уилл Теда.
— Нет-нет, он не выходит наружу, — ответил за него Рукенау. — Он заходит внутрь, да, Теодор? Он ходит туда, куда ушла его жена. Вернее, подходит настолько близко, насколько хватает храбрости.
Уилла эти слова сбили с толку, но он постарался не выказать недоумения.
— Если ты в самом деле хочешь уйти, — продолжал Рукенау, — я не буду возражать. Но предупреждаю, Теодор: у твоей жены на этот счет может быть иное мнение. Она отправилась в самое сердце Дома, и то, что она там увидела, ее очаровало. Я не могу воздействовать на глупость такого рода.
— Но если мне удастся уговорить ее вернуться? — спросил Тед.
— Тогда, если твой новоявленный защитник останется вместо тебя, я не буду препятствовать — идите куда хотите. Что ты на это скажешь, Уилл? Справедливая сделка?
— Нет, — ответил Уилл. — Но я принимаю ее условия.
Тед просиял.
— Спасибо, — сказал он Уиллу. — Спасибо. Спасибо. Спасибо.
Потом обратился к Рукенау.
— Это означает, что я могу идти?
— Конечно. Найди ее. Если она согласится идти с тобой — бога ради. Но, откровенно говоря, я в этом сомневаюсь…
Но эти слова не стерли улыбку с лица Теда. Через мгновение он исчез, метнувшись через комнату. Еще не добежав до двери, Тед стал выкрикивать имя жены.
— Она с ним не пойдет, — повторил Рукенау, когда Тед вышел. — Домус Мунди покорил ее. Что он может этому противопоставить?
— Свою любовь.
— Миру наплевать на любовь. Он вращается в самом себе, независимо от наших чувств. Тебе это известно.
— Но может быть…
— Что «может быть»? Продолжай, скажи мне, что у тебя на уме.
— Может быть, мы недостаточно демонстрировали ему свою любовь.
— Неужели ты думаешь, что мир от этого подобрел бы? — удивился Рукенау. — Неужели море выбросило бы меня на берег, если бы я стал тонуть? Или чумная крыса не укусила бы меня, потому что я заявил о своей любви? Уилл, не будь ребенком. Миру все равно, что Теодор чувствует к своей жене, а его жена слишком покорена величием этого проклятого места — она даже не посмотрит на него снова. Такова горькая правда.
— Не понимаю, что здесь такого привлекательного.
— Конечно не понимаешь. Потому что я много лет старался сделать его непривлекательным, замазывая грязью и экскрементами. Многие из них — мои собственные. Человек за двести семьдесят лет производит целую гору нечистот.
— Значит, это ты замазал стены?
— Поначалу я делал это собственными руками. Позднее, когда люди по ошибке стали забредать сюда, я поручил это им. Многие умерли за этим занятием. Боюсь, что…
Он замолчал и встал со своего насеста.
— О-па, — сказал он. — Начинается.
— Что?
— Сюда только что вошел Джекоб Стип.
В голосе Рукенау слышалась едва заметная дрожь.
— Тогда расскажи мне, что ты знаешь о нем, — сказал Уилл. — И побыстрее.