пейзажист…
— И умер от опухоли мозга? Ну, это он всем говорит. Его папашка жив-здоров, обитает где-то в центре Миннесоты по колено в свином дерьме. И, могу добавить, зарабатывает кучу денег на беконе.
— Пат — гнусный врунишка. Ну подожди, я ему скажу.
Уилл усмехнулся.
— Только не жди, что заставишь его краснеть, — сказал он. — Этого с ним не случается. Как дела у тебя с Гленом?
— Да так, живем потихоньку, — сказала она без особою энтузиазма. — Лучше, чем у большинства. Ну, нет вдохновения — не велика беда. Я всегда хотела великой любви. Взаимной, конечно. Теперь, думаю, уже поздновато. — Она вздохнула. — Господи, услышь меня!
— Тебе нужен хороший коктейль — только и всего.
— Тебе уже разрешили пить?
— Спрошу у Берни. Не знаю. Кстати, он не пытался тебя соблазнить?
— Кто? Коппельман? Нет. А с чего ты взял?
— Мне кажется, он в тебя влюбился. Послушать, как он о тебе говорит…
— Так какого черта он мне ничего не сказал?
— Может, ты его напугала?
— Это я-то? Нет. Я же как котенок, ты прекрасно знаешь. Хотя это не значит, что я бы дала согласие, если б он предложил. Я хочу сказать, у меня есть определенная планка. Пусть и низкая, но есть, и я горжусь этим.
— Ты никогда не думала стать комиком? — не без удивления спросил Уилл. — Возможно, сделала бы неплохую карьеру.
— Это означает, что ты говорил серьезно там, в Бальтазаре? О том, что собираешься бросить все это?
— Думаю, все как раз наоборот, — сказал Уилл. — Это фотография от меня отвернулась, Ади. Мы повидали достаточно кладбищ — на одну жизнь хватит с избытком.
— И что теперь?
— Закончу книгу. Отдам в печать. И буду ждать. Ты же знаешь, как я люблю ждать. Наблюдать.
— Ждать чего, Уилл?
— Не знаю. Чего-нибудь необыкновенного.
II
На следующий день, вдохновленный разговором с Адрианной, он занялся физиотерапией с таким энтузиазмом, к какому его тело не было готово, а потому почувствовал себя хуже, чем в любой из дней после выхода из комы. Коппельман прописал ему болеутоляющее, и оно оказалось достаточно мощным, вызвав приятное головокружение. В этом состоянии он и сделал обещанный звонок Патрику. Трубку взял не Патрик, а Джек Фишер, чернокожий парень, который последние пять лет то появлялся в кружке Патрика, то исчезал. Если память не изменяла Уиллу, прежде Джек был танцором. Гибкий, длинноногий и невыносимо сообразительный. Голос его звучал устало, но доброжелательно.
— Я знаю, он хочет с тобой поговорить, но сейчас спит.
— Ничего, Джек. Позвоню в другой раз. Как у него дела?
— Оправляется после пневмонии, — ответил Фишер. — Ему уже лучше. Но еще не слишком — сам понимаешь. Я слышал, тебе досталось.
— Я поправляюсь, — сказал Уилл.
Он в этот момент летал. Болеутоляющее вызвало легкую эйфорию. Он закрыл глаза, представляя себе человека на другом конце провода.
— Я приеду недели через две-три. Может, выпьем пива.
— Конечно, — сказал Джек, хотя после этого приглашения в его голосе появилось недоумение. — Уж выпить-то мы можем.
— Ты сейчас присматриваешь за Патриком?
— Нет, просто заглянул к нему. Ты же знаешь Патрика. Он любит, когда вокруг люди. А я прекрасно делаю массаж ног. Ой, знаешь что? Я слышу голос Патрика. Отнесу ему телефон. Рад был с тобой поговорить, братишка. Звони, когда вернешься в город. Эй, Патрик, ну-ка, догадайся, кто это.
Уилл услышал приглушенный обмен словами, потом снова раздался голос Джека:
— Даю его, братишка.
Уилл услышал, как передается трубка, а потом голос Патрика:
— Уилл, неужели это и в самом деле ты?
— Это и в самом деле я.
— Господи, вот это совпадение. Я сидел у окна, дремал, и, могу поклясться, мне снился ты.
— Мы с тобой получали удовольствие?
— Мы ничего особенного не делали. Просто ты был здесь… со мной в комнате. И мне от этого было хорошо.
— Ну, я появлюсь во плоти довольно скоро. Я Джеку уже говорил — потихоньку встаю на ноги.
— Я прочел все статьи об этом происшествии. Мать вырезала их для меня и присылала по почте. Белые медведи — опасные звери.
— Ну, эта медведица полакомиться мной не успела, — сказал Уилл. — Расскажи, как у тебя дела.
— Да вот, торчу здесь. Потерял несколько фунтов, но теперь понемногу снова набираю вес. Знаешь, это нелегко. Иногда я ужасно устаю и думаю: не слишком ли это большой геморрой?
— И думать об этом не смей.
— Думать — это все, на что я теперь способен. Спать и думать. Так когда ты сюда?
— Скоро.
— Поторопись. У нас будет вечеринка. Как в былые времена. Посмотреть, кто еще остался…
— Мы еще остались, Патрик, — сказал Уилл.
Печаль, подспудно присутствовавшая в их диалоге, превратила эйфорию, в которой он пребывал после приема лекарства, в нечто мечтательно-элегическое.
Они жили в мире смертей, ранних и неожиданных прощаний. Этот мир не слишком отличался от того, в котором он недавно пребывал. Уилл ощутил тяжесть в груди и вдруг испугался, что расплачется.
— Ну ладно, давай прощаться, — сказал он, не желая расстраивать Патрика. — Я еще позвоню до приезда.
Но Патрик не хотел так быстро его отпускать.
— Так ты будешь на вечеринке? — спросил он.
— Конечно…
— Отлично. Тогда я начну строить планы. Хорошо, когда есть к чему стремиться.
