— Ты видел дом, который мы тут построили? — спросила Мэв, играя со струйкой. — Хороший вышел дом. Хороший дом.
Струя энергии выскользнула у нее из пальцев, но с земли поднялись другие.
— Что ты делаешь, женщина? — спросил Будденбаум.
— Ничего, — пожала плечами Мэв.
— Даже если земля и не моя, то магия моя.
— Я не отбираю ее у тебя, — мягко сказала Мэв. — Я слишком стара, и мне ничего не нужно, кроме воспоминаний. Они у меня есть, Будденбаум…
Пятна света забегали все быстрее, словно просыпаясь от ее слов.
— И как раз сейчас я помню все очень четко. Очень и очень четко.
Мэв закрыла глаза, и на улицу из-под земли выплеснулась новая волна света, омывая ее лицо и руки.
— Иногда я помню мое детство лучше, чем вчерашний день, — продолжала она, протягивая руку. — Кокер, ты здесь?
— Он здесь, — подтвердил Рауль.
— Можешь взять меня за руку? — спросила она.
— Он говорит, что держит, — сказал Рауль. И через секунду добавил: — Говорит, что крепко держит.
Мэв засмеялась:
— А знаешь, я чувствую. Будденбаум потянул Гарри за рукав:
— Она что, чокнутая?
— Нет. Здесь призрак ее мужа.
— Мне следовало бы его увидеть, — сказал Будденбаум, и его голос стал монотонным. — Последний акт… Что за стерва…
— Смирись, — посоветовал Гарри.
— Никогда не любил сантиментов.
— Это не сантименты, — возразил Гарри, глядя, как пят на света омывают лицо и руки Мэв. Они не поднимались в небо, как прежде, а кружились, будто пчелы над цветком, образуя какой-то узор. Первым его разглядел Рауль.
— Дом, — произнес он изумленно. — Гарри, ты видишь?
— Вижу.
— Хватит, — заявил Будденбаум, отмахиваясь от воспоминаний. — Хватит с меня прошлого. Сыт по горло.
Закрывая лицо руками, он попятился от дома Мэв, воссозданного ее памятью из света и воздуха во всех деталях, со стенами и окнами, лестницей и крышей. Слева от Гарри появилась дорожка, что вела к парадному крыльцу. Справа через дверной проем виднелась прихожая, дальше, за еще одной дверью, — кухня, а за ней — двор, где цвели деревья. Сквозь прозрачные стены просвечивала обстановка комнат; мебель, ковры, вазы. Все на глазах оживало, и процесс этот набирал обороты. Твердая материя вещей, каждой мелочи, истлевшей много лет назад, но оставившей свой потаенный код, теперь возвращалась к жизни силой воображения. Вещи вспоминали сами себя во всем своем совершенстве и возвращались на место.
Все было зыбко, но Гарри увидел ажурную решетку изгороди; испанскую плитку на крыльце; витые лестницы на второй и на третий этажи, где было по две уборных и по шесть уютных спален.
А потом, даже прежде чем возникла крыша, начали появляться те, кто населял дом.
— Дамы, — восхищенно прошептал Рауль.
Дамы появлялись везде. На лестничных площадках и в спальнях, в гостиных и в кухне. Их голоса и смех звучали, как тихая музыка.
— Вот Беделия, — сказала Мэв. — А это Хильдегард и Дженни, моя милая Дженни…
Гарри подумал: это было не самое плохое место, если в конце концов о нем остались такие воспоминания. По современным стандартам красоты немногие из этих женщин считались бы привлекательными, но в доме веяло покоем и весельем, что вполне располагало и к смеху, и к эротическим утехам.
Что касается клиентов, приносивших доход заведению, то они проходили прозрачными, еле заметными тенями, призраками призраков мелькали на лестницах, в спальнях и ванных. Как Гарри ни всматривался в лица, он так и не сумел никого разглядеть, будто дом понимал их желание оставаться неузнанными, потому что они стыдились своей похоти.
Женщины же не выказывали никаких признаков стыда. Гарри видел, как одна вышла на лестницу с обнаженной грудью; другая, совсем голая, стояла на площадке. Они болтали друг с другом в уборной, терли друг другу спины в ванной, брили ноги и то, что между ними.
— Бот, смотри. — Мэв показала на невероятно пышную женщину, сидевшую в кухне и отщипывавшую кусочки пудинга с фарфорового блюда. — Это Мэри-Элизабет. Она свои деньги отлично отрабатывала. На нее всегда была очередь.
А это, — Мэв перевела палец на бледную черноволосую девушку, кормившую попугая, зажав кусочек в зубах, — это Долорес. А попугай… Как звали попугая? — Она оглянулась на Рауля. — Слушай, спроси у Кокера — Илия, — тут же ответил Рауль, Мэв улыбнулась.
— Да, конечно же Илия. Она уверяла, что он предсказывает будущее.
— Вы были здесь счастливы? — спросил Гарри.
— Я не собиралась заниматься этим, — ответила Мэв, — но, как ни странно, да. Может быть, даже слишком. Вот люди и стали завидовать.
— Поэтому они сожгли дом? — спросил Гарри, подходя к лестнице, по которой поднималась Мэри-Элизабет. — Из зависти?
— Одни из зависти, — сказала она. — Другие исключительно из благородных чувств: они не желали, чтобы мы с девушками портили горожан. Можете себе представить? Без меня и без этого дома никаких горожан бы и не было, поскольку не было бы города. И они это знали. Вот почему они ждали случая…
— И что же это за случаи?
— Наш сын. Наш безумный сын, пошедший не в отца, а в меня. Кокер был такой деликатный, а в роду О'Коннелов все сумасшедшие, и это передалось Клейтону. Кроме того, мы совершили ошибку: мы говорили ему, что он не такой, как все, что он дитя двух миров и когда-нибудь получит огромную власть. Лучше бы мы молчали. Он стал думать, будто он выше других и потому может презирать общие правила и делать что угодно. — Мэв погрустнела. — Однажды, когда ему было лет десять, я увидела, что он смотрит на горы Хармона. Я спросила, о чем он думает. Знаете, что он ответил? «Когда-нибудь, — сказал он, — эти горы будут моими, и я взгляну сверху на этот мир ничтожных насекомых». Я много раз вспоминала те слова. Они были предупреждением. Следовало бы еще тогда избавить его от мучений. Но мы с Кокером так долго мечтали о ребенке…
Краем уха Гарри продолжал слушать рассказ Мэв — как чары Кокера подарили ей вечную молодость, но она не могла забеременеть и родила сына в почти семидесятилетнем возрасте — и одновременно обдумывал то, что она рассказала раньше. Про хребет Хармона и мир насекомых.
— Что случилось с Клейтоном? — перебил он ее.
— Его повесили.
— Вы видели его мертвым?
