До позднего вечера не смолкала пушечная канонада над осажденным городом, подернутым черно-багровым заревом пожарищ.
В кромешной тьме из храма вынесли икону Смоленской Божией Матери. Шествие сопровождал унылый звон колоколов.
Угарный дым, восходя к небу, расстилался под самыми облаками. Бушевало все охватывающее и сметающее на своем пути пламя, трещали и рушились строения.
Ночью французы прекратили штурм города, расположившись на прежних позициях.
Солдаты русские принялись тушить пламя.
За день пылающий Смоленск опустел, в нем остались лишь женщины с малолетними детьми да старики. Большинство жителей побросали дома свои, имущество и бежали из пылающего ада.
Удостоверившись, что в лоб его армии не взять город, не сломить дух смолян, не порушить его каменные бастионы, Наполеон решил обойти его и охватить в кольцо.
Барклай-де-Толли и Багратион разгадали маневр неприятеля. Сберегая силы армии, главнокомандующий отдал секретный приказ войскам об отступлении. В ночи были сняты охранные посты. Входы на крепостной стене солдаты загородили камнями и бревнами. Мосты же через Днепр подожгли. И по освещенным пламенем улицам ночного Смоленска, мимо разрушенных крепостей, церквей и горящих домов потянулись мужественные защитники древнего города.
Оставив арьергард в четырех верстах от места сражения, русская армия отходила проселочными дорогами, держа путь к столбовой Московской.
Солдаты жаждали решительного боя, и мало кто из них понимал тогда, сколь важную цель, отступая, преследовал их осторожный, умудренный боевым опытом главнокомандующий. Предвидя, что он дает своим недоброжелателям новый повод заподозрить его не только в нерешительности боевых действий, но и в равнодушии к судьбе Отечества и даже в измене, сам Барклай-де-Толли так объяснял сложность создавшегося положения: «Цель наша при защищении развалин смоленских стен состояла в том, чтобы, занимая там неприятеля, приостановить исполнение намерения его достигнуть Ельни и Дорогобужа и тем предоставить князю Багратиону нужное время прибыть беспрепятственно в Дорогобуж. Дальнейшее удержание Смоленска никакой не может иметь пользы, напротив того, могло бы повлечь за собою напрасное жертвование храбрых солдат. Посему решил я, после удачного отражения приступа неприятельского, ночью оставить Смоленск, удерживая только Петербургский форштадт, и со всею армией взять позицию на высотах против Смоленска, давая вид, что ожидаю его атаки».
Стоны раненых, плач женщин и сирот сопровождали отступающие войска. Много смолян уходило вместе с армией. Однако старики, раненые да малые дети не могли оставить город. Толпою двинулись они в собор, ища защиты в его стенах.
На другой день Наполеон въехал в Смоленск. Любуясь зловещей картиной пожара, он не проронил ни слова. Войдя в собор, император оглядел немощных, истомленных осадою смолян, сдавшихся на милость победителя. Генералы и маршалы его свиты услышали единственную сорвавшуюся с уст их повелителя и ставшую вскоре широко известной фразу:
– Вот зрелище, подобное извержению Везувия!
Несмотря на падение Ключ-города, французы ощутили на плечах своих при его осаде сокрушительную силу русских штыков. Потери неприятеля оказались весьма велики, и офицеры наши по сему поводу шутили: «Потерпев победу под Смоленском, Бонапарт решил более не рисковать!»
Воспользовавшись пленением генерала Тучкова при Валутиной горе, французский император предложил Александру I перемирие. Однако желанного ответа так и не дождался.
«Тем хуже для русских, – разгневался Наполеон. – Я подпишу им мир на развалинах Москвы!»
А верстах в десяти от порушенного, охваченного пламенем города на Московской дороге пришпорил коня статный всадник с кудрявыми волосами и густыми усами вразлет. То был Денис Давыдов. Губы пламенного гусара что-то тихо шептали. И в шепоте том улавливались слова: «Пал древний Смоленск! Однако, клянусь честью русского офицера, французам сие не пройдет даром!»
Из огня да в полымя
До коих пор отступать будем? Ведь позади Белокаменная!» – все громче роптали солдаты.
Барклая-де-Толли встречали в армии гробовым молчанием, словно изменника Родины.
По сему поводу Пушкин писал в «Полководце»:
Меж тем войска русские, сохранив главные силы и резервы армии, продолжали медленно, с боями отходить к Москве.
Гвардейский капитан Сеславин, ставший вслед за Давыдовым командиром партизанской партии, вспоминал те страдные дни: «С первого шага отступления нашей армии близорукие требовали генерального сражения, но Барклай был непреклонен. Армия возроптала, в особенности после Смоленска. Главнокомандующий подвергнут был ежедневным насмешкам и ругательствам от подчиненных, а у двора – клевете. Как гранитная скала с презрением смотрит на ярость волн, разбивающихся о ее подошву, так и Барклай,
