– Кто же музицировал? – заинтересовался Давыдов.
– Гвардейцы перебежали улицу, постучали в дверь и, не дождавшись ответа, ввалились в дом. Оказалось, горестный старец изливал скорбь душевную в игре на фортепьяно да в пении старинных русских песен у постели малолетних внуков своих. Французы попросили:
– Любезный, сыграй нам что-нибудь веселенькое. Вальс, что ли?
На сие предложение старец отвечал так:
– У меня отныне одна скорбь на душе!
– Мы заплатим! – стали уговаривать его офицеры.
– Я беру деньги за уроки, но не продаю себя, – старец раскланялся и печально развел руками, подчеркнув тем самым, что разговор окончен.
– Браво! – воскликнули офицеры. – Какой благородный ответ! Браво!
Так горестный старец отстоял в плену московском достоинство свое и защитил славу русских песен.
– Значит, новый Атилла ошибся в расчете! Не нашел он в Златоглавой роскошного приема и богатств несметных.
Москва встретила завоевателя Европы скорбной тишиной да пожарами. Ударил отныне час возмездия!
Не успел Давыдов закончить речь, как на прогалину выбежали из лесу два бородача. Мужики с опаской подошли к партизанам. Один из них прошептал что-то казачьему уряднику на ухо и махнул рукой в ту сторону, откуда пожаловал.
Русская банька с ледяной купелью
– Щеглов! – Давыдов подозвал к себе казака. – Что за люди!?
От кучки партизан отделился приземистый казак с рыжей окладистой бородой и пшеничными усами, доложил командиру:
– Мужики прибегли, Денис Васильевич, из Никольского. Жалятся. Нагрянули басурманы к ним затемно да и принялись грабить. Ни синь-пороха в селе не оставили!
– Веди их сюда!
Щеглов скрылся с глаз и тотчас вернулся с мужиками. А те, как увидели грозного с виду, бородатого командира, сразу повалились перед ним на колени.
– Вставайте-ка живо, ежели ждете от нас помощи! – приказал Давыдов. А теперь отвечайте по всей строгости: где супостаты?
– На постое.
– Где на постое?
– У нас в Никольском.
– Далече отсюда?
– Верст семь, глядишь, а то и поболе будет, – отвечал низкорослый худощавый мужик.
– Лютуют?
– Страх как лютуют! Третьего дни объявились треклятые. Кто из селян проворен был, тот в бор убег, там и схоронился. А кто поболе нас годами, тот не успел, тех схватили, приволокли в барский дом. На полу разложили, начали бить. Подавай, мол, им, нехристям, хлеб, сало, яиц. Не то грозились пострелять всех до единого. Избы с детьми малыми спалить. И такой разбой учинили злодеи! Все сараи, погреба да амбары обшарили. Дочиста обобрали. Всю убоинку угнали. В одних портках нас оставили...
– В одних портках, говоришь? – Давыдов усмехнулся и хитро прищурил левый глаз. – Много ль французов?
– Несть им числа. В нашем селе, глядишь, более пятисот будет. И в соседнюю Шепелевку нагрянули. Две пушки с собой на лошадях привезли.
– Вы-то как уцелели?
– Вишь, родимый, дело какое. Наши-то избы с краю. Мы, значит, первыми франца издаля приметили. Крик подняли да и убегли.
– Ну а ваших-то много спаслось?
– Много. Наши и вдоль дорог бродят, и в глуши хоронятся. Душ двести убегло.
– Самая пора обуздать зорителей! – Денис Васильевич повернулся к Степану Храповицкому. – Однако наперед следует твердо знать численность и силу врага. А не то угодим пальцем в небо! – Давыдов окликнул партизан. – Кто из вас, братцы, желает в разведку?
Казаки повскакивали с мест.
– Я! Я! Мы! – закричали они наперебой.
– Погодите. Так дело не пойдет. Всем сразу не годится. – Давыдов обвел пристальным взглядом партизан и отобрал из их числа семь дюжих казаков. – Вот ваши проводники. – Он указал на мужиков и велел молодцам седлать коней. – Авось не заплутают.
