Милост Дорогая В?pa!
Мн?, разум?ется, изв?стно, что Ваше отношеніе къ моей скромной особ? оставляетъ желать лучшаго. Полагаю также, что мн?, в?домы причины Вашей непріязни. Не скрою, Вашего покорнаго слугу сіе огорчаетъ безм?рно, в?дь за эти неполныя дв? недели я усп?лъ искренне полюбить Васъ — какъ любилъ бы, в?роятно, собственную дочь. А кабы не мои преклонныя л?та, Марти пришлось бы посоперничать со мною въ борьб? за Вашу благосклонность, ибо изъ великаго множества женщинъ, встречавшихся мн? на жизненномъ пути, Вы — самая необыкновенная. И речь не о несравненной вн?шности, в?рн?е, не только о ней, поскольку она безусловно отражаетъ Ваши безценныя внутренія красоты, но въ силу ограниченныхъ возможностей отражаетъ ихъ лишь частично — настолько, насколько бл?дная красавица Луна отражаетъ грандіозный св?тъ Солнца.
Мн? безконечно грустно отъ того прискорбнаго факта, что Вы разстаетесь со мной, такъ и не узнавъ меня съ лучшихъ сторонъ. Увы, Bc? наши разговоры были волею судебъ сведены, по большей м?р?, къ историческимъ и ?еологическимъ вопросамъ, а на такой сухой почв? р?дко когда произрастаетъ симпатія и привязанность. Будучи въ глубин? души буддистомъ, я уповаю на новую встр?чу съ Вами въ одномъ изъ грядущихъ перевоплощеній, дабы им?ть еще одну возможность засвид?тельствовать Вамъ искреннее восхищеніе, глубочайш?е почтеніе и беззав?тную преданность, съ коими остаюсь
навеки Вашъ Шоно. P. S. На случай, если метемпсихозъ окажется все же выдумкой — не поминайте лихомъ!
P. P. S. Чуть не забылъ! Зав?щаю Вамъ единственную ц?нность, которой влад?ю, — серебряный колокольчикъ. Колоколецъ сей весьма древній — затрудняюсь даже приблизительно опред?лить его возрастъ — но никакъ не мен?е девятисотъ л?тъ. Мой наставникъ, отъ котораго я получилъ сію вешицу въ даръ, впрочемъ, утверждалъ, что она принадлежала самому Будд? Гаутам?. Такъ оно на самомъ д?л? или н?тъ, неизв?стно, но звонъ у колокольчика д?йствительно совершенно волшебный. При этихъ звукахъ забываешь обо вс?хъ горестяхъ и печаляхъ. Звоните въ него почаще, и пусть онъ напоминаетъ Вамъ о томъ, что изъ нын? живущихъ на св?т? Вы — единственный челов?къ, кому посчастливилось услышать Гласъ Божій. Говорятъ, людямъ, съ которыми разговаривалъ Господь, всегда было свойственно долгол?тіе. Мои расчеты въ отношеніи Васъ это подтверждаютъ. И посл?днее, что я хот?лъ сказать: на долгомъ пути Вамъ придется трудно, но чутье подсказываетъ мн?, что очень скоро на немъ Вамъ повстр?чается и что-то очень хорошее. Будьте мужественны и постарайтесь стать счастливой!
Письмо от Моти, нацарапанное немыслимыми каракулями, было совсем коротеньким.
Дорогая, милая, любимая Верочка!
Простите, что далее — по-английски. Я совершенно разучился грамотно писать по-русски (да и не умел толком никогда), а прощальное письмо Вам по-немецки — это какой-то нонсенс.
Я счастлив тем, что встретил Вас на своем пути. Впрочем, я всегда был везунком. И я счастлив, что на этой торжественной ноте моя жизнь прервется, — всегда боялся дожить до седин и сделаться таким занудным старикашкой, как наш Шоно. Мужчине надо умирать молодым и здоровым.
Вы, конечно, будете плакать и убиваться по нам, но такова уж извечная женская доля — плакать по павшим воинам. Скажу Вам честно: мне даже приятно сознавать, что по мне будет убиваться — хотя бы немножко — такая божественная женщина. Но только Вы, пожалуйста, не слишком увлекайтесь — от этого появляются морщины и всякое такое.
Слава Богу, что я не люблю поэзии, а то бы разразился сейчас какой- нибудь слезливой рифмованной чушью.
Верочка, вспоминайте нас почаще. Меня можно чаще, чем Шоно, но и этого старого мухомора тоже, конечно, вспоминайте, потому что он и впрямь славный парень.
Я там оставил Вам кое-какие безделушки на память. Главная — это ключик. Он хоть и не Золотой, но открывает вполне солидную ячейку в одном из женевских банков. Вся информация записана на приложенной бумажке. Выучите ее наизусть и сожгите, а ключик носите на шее. Надеюсь, он Вам пригодится.
Вот и все.
Люблю, как сорок тысяч братьев.
Ваш Бегемотя. P. S. Жаль, так и не рассказал Вам про то, как я разнес опиомокурильню в Сингапуре. Это очень смешная история. Ну да ладно, как-нибудь в следующий раз.
Некоторое время Вера просидела, прикрыв опухшими веками тающие глаза, кривя губы, как маска Мельпомены, раскачиваясь из стороны в сторону и раздирая ногтями в кровь бесполезное горло.
Потом она отерла ладонями некрасивое лицо, вытащила из кармана «вальтер», деловито проверила обойму, передернула затвор. С минуту зачарованно смотрела в вороненое жерло, затем внезапно потеряла к пистолету всякий интерес и равнодушно уронила оружие в саквояж.
Проведя в оцепенелом созерцании пляшущих пылинок более часа, она вдруг встрепенулась, подхватила саквояж и покинула амбар.
Дорога была ей знакома.
Трава на поляне, местами примятая и побуревшая, да медные россыпи гильз — вот все, что указывало на случившееся здесь побоище. Посреди поля боя Вера увидела глубокие следы колес телеги и множество отпечатков лошадиных копыт и поняла, что они означают. В кустарнике, где убили ее самоё, она заметила нечто белое — нечто, не заинтересовавшее похоронную команду.
Ранним утром седьмого сентября главный лесничий Вальтер Фреверт, объезжая южные пределы пущи, обнаружил спящую на голой земле женщину в охотничьем костюме. Голова ее покоилась на дорогого вида кожаном саквояже, а к груди она прижимала обернутое белой тканью полено. По золотым, хотя и грязным, волосам Фреверт догадался, что перед ним — та самая «фея Роминте». Догадался егерь и о том, что присутствие этой загадочной женщины здесь несомненно связано с недавними трагическими событиями, которые он сам, как ему казалось, и инициировал. Женщина не проснулась, когда терзаемый чувством вины Фреверт переносил ее на свою повозку, но и не выпустила из рук своих странных реликвий.
За те три дня, что фея провела в доме у главного лесничего, ему так и не удалось услышать ее серебряного голоса — женщина наотрез отказывалась говорить, а возможно,
