Ранним утром третьего дня осени по проселочной дороге из Ягдхауса в поселок Миттель Хольцек бодрым шагом шел человек средних лет, одетый по-охотничьи, однако без ружья. На широком добродушном лице его было написано наслаждение — каждым глотком воздуха, холодного и терпкого, как недопитый с вечера чай, каждой ноткой лесной симфонии — от монотонного гобоя беспечной кукушки до заполошных флейт улетающих журавлей, каждым всполохом брильянтовой росы, каждым бликом на упругих лезвиях травы… Примерно такие метафоры теснились в голове у главного лесничего Роминтенского заповедника Вальтера Фреверта,{60} вполне отражая его беззаветную влюбленность во вверенное ему чудо природы. Услыхав за спиной глухой перестук копыт, Фреверт оглянулся на ходу — его нагоняла телега, влекомая флегматичной кобылой, которой правил один из подчиненных ему егерей. Рядом с возницей на козлах сидел сын егеря — долговязый парнишка лет четырнадцати.
— Погодка-то, герр оберфорстмайстер! — В знак приветствия егерь приподнял зеленую форменную фуражку.
— Да уж, Отто, погодка изумительная, — охотно согласился начальник, приложив пальцы к шляпе с зимородковым крылышком за кантом. — Да у нас тут плохой ведь и не бывает, верно?
— Ваша правда, герр оберфорстмайстер! Присаживайтесь, герр оберфорстмайстер, что сапоги-то стаптывать! Пауль, освободи место герру оберфо…
— Да перестаньте вы ломать язык, Отто! — засмеялся главный лесничий. — Герр Фреверт звучит ничуть не хуже и короче втрое. А пройтись пешком по такой красоте — что может быть лучше? — Однако на козлы сел, не забыв поблагодарить юношу, переместившегося в кузов.
— Еду вот чинить кормушки на южный рубеж, — решил отчитаться Отто, хотя никто его ни о чем не спрашивал. — Кажется, лето еще, а ведь глазом моргнуть не успеем — и зима настанет.
— Верно. — Фреверт был решительно не расположен говорить о делах в такое чудесное утро. — Как дела, Пауль? Нашел Короля-оленя?
— Ох, герр обер… Фреверт, — с укоризной в голосе произнес Отто, — вы все шутите, а он ведь все за чистую монету принимает! Мечты у него, видите ли! Того и гляди свихнется. Вот и вчера прибежал весь в мыле, кричал про какую-то девку голую в реке…
— Не голую, а обнаженную… — буркнул Пауль.
— Как ни назови, а одетой она от того не станет.
— Ну-ка, ну-ка, расскажи, что ты там видел! — заинтересованно повернулся к парню романтически настроенный лесничий.
Пауль замялся:
— Все одно вы не поверите, герр Фреверт. Никто мне не верит.
— Ты меня обижаешь, Пауль! Разве я — это все? Выкладывай свою историю!
— Ну. Значит, вот. Вчера. Ближе к вечеру. Собираю грибы за Черной речкой. Подошел к берегу. И вижу. Золотая дева. Купается.
— Золотая?
— Ага. Так и сияет. Чисто нимфа с картинки… — Речь юноши постепенно делалась все более плавной. — Потом из воды вышла. Ничего красивее в жизни не видал. Я только удивился, что волосы у нее короткие.
— И что же дальше?
— Она на камень встала ко мне лицом, руки на голову положила и запела, а голос серебряный, чудный.
— Сама, стало быть, золотая, а голос серебряный? И что же она пела?
— Да она, понятное дело, не по-нашему, не по-человечески пела! Но так красиво! Стал я ближе подбираться, чтобы лучше ее рассмотреть…
— Тьфу, похабник! — Отто в сердцах огрел кнутом ни в чем не повинную кобылу.
Фреверт положил ему руку на плечо.
— …чтобы рассмотреть, — упрямо повторил Пауль. — Встал за деревом, метрах в пяти от нее, а оно меня вдруг схватило и приподняло!
— Что схватило?
— Ну, дерево это! Оно не дерево оказалось, а чудище лесное! — выпалил парень.
— О господи! — простонал егерь.
— Погодите, Отто! А как оно выглядело, это чудище? Может, это медведь был?
— Не, не медведь. Что я, медведя от дерева не отличу? — возмутился Пауль.
— Ну, со страху мало ли что покажется.
— Да откуда у нас тут медведи, если их давным-давно извели всех? Да еще в два метра ростом! И вообще. Медведь мохнатый, а это все было в листиках и веточках. И с глазами. Подняло меня в воздух и говорит…
— Говорит?
— Ну да. Говорит: нехорошо, мол, подглядывать. Потом на землю опустило и такой подзатыльник отвесило, что у меня до самого дома в голове звенело. Правда, я очень быстро добежал.
— А на каком языке оно тебе это сказало?
— По-немецки, ясное дело. Я других-то не знаю. Но так сказало… не как мы говорим. Вот. Корзинку я потерял.
— Мне все ясно! — торжественно заявил Фреверт. — Тебе несказанно повезло, парень! Ты ведь саму хозяйку леса видел. Фею Роминте. Мне вот не довелось пока.
— А дерево?
— А дерево — это лесовик. Он ее от чужих глаз охраняет. Где, ты говоришь, все это случилось?
— У излучины. Ну, возле гнилых мостков, там еще голубики много, знаете?
— Знаю. Надо бы туда наведаться, вдруг и мне тоже посчастливится?
— Эх, герр оберфорстмайстер! — заворчал Отто. — Совсем вы мне мальца испортите!
— Ничего-то вы не понимаете, герр ягермайстер! — весело воскликнул Фреверт, соскакивая с телеги. — У вашего сына прекрасное поэтическое воображение! Ну, дальше мне с вами не по пути. Всего хорошего! — И бесшумно исчез в зарослях ежевики, словно сам был сказочным лесовиком.
— Поэтическое… — бормотал Отто в усы, погоняя лошадь. — Ничего, пойдешь в армию, там из тебя эту дурь-то быстро повыбьют. Ишь ты. Воображение у него…
— Алло?
— Привет, это я!
— Привет, Майкл! Что за грусть в голосе? Случилось что?
— Ага, тетя Маша померла в Вильнюсе. Папина старшая сестра.
— Соболезную. Молодая была?
— Нет. Семьдесят девять почти.
— Полетишь на похороны?
— Да, конечно. Слушай, я вот почему звоню… Ты говорил — у тебя в Вильнюсе друзья?
— Близкие, да.
— Мне там вроде бы придется с наследством разбираться, а я в современных юридических вопросах ни бум-бум. Мало ли, понадобится адвокат, или кто там в этих случаях нужен? Мои-то родственники, похоже, в этом понимают не больше моего. А твои друзья,
