спящих младенцев. Это истина, не требующая доказательств вот уже две тысячи лет в любой части света.
Мадди сразу вспомнил одного ребенка, маленького мальчика, рожденного в конюшне. На его колыбельку, сделанную из яслей, пришли любоваться мудрецы из других далеких стран. Они смотрели, как он лежит на сене, так же умилялись, и сердца их таяли. Чистота и невинность могут растрогать и куда более циничных, чем Мадди.
Впрочем, можно сказать об одном исключении, которое подтверждает правило. Новорожденные верблюды. Они противные, размером меньше, чем взрослые, а плюются так же часто и метко.
– Нам скучно, – заявил Теодор со вздохом, от которого вздрогнуло все его маленькое тело.
Мадди взглянул на него, потом на Лидию.
– Хотите побывать внутри?
– И я? Правда? Я могу войти внутрь?
– Это «да»?
Дети кивнули. Он протянул им руки:
– Держитесь крепче и закройте глаза.
Через мгновение они скрылись в бутылке.
Хэнк собирал орехи, вернее, так он называл эти плоды. По виду они были похожи на каштаны, а внутри наполнены каким-то маслом. Он открыл, что они прекрасно горят. Если повесить несколько штук на веревку, сплетенную из волокон кокоса, и поджечь снизу, то орехи начинали гореть как свечки и в течение нескольких часов могли освещать хижину голубоватым мерцающим светом. По мнению Хэнка, они нуждались в освещении. Даже днем в хижине было темновато, а ночью – темно, как в яме. Горючее в лампе давно кончилось, Смитти и так удалось растянуть его на неправдоподобно длинный срок. А по ночам Хэнку не хватало света, чтобы смотреть, как они спят.
Каждую ночь он стоял в центре хижины, как будто думал, что они могут исчезнуть, ожидал, что вот-вот ему скажут, что все случившееся было чьей-то искрометной шуткой: «Ха-ха! Дурак ты, Хэнк Уайатт! Ты что, думал, что тебе все это отколется? Вот так ни за что ни про что? Ха-ха!»
– Хэнк, Хэнк! Смотри, смотри скорее!
Хэнк вздрогнул, но быстро вспомнил, где находится, повернулся на возбужденный голос Теодора и застыл на месте.
– Смотри, у меня бейсбольная бита и перчатки. Мадди разрешил нам с Лидией взять с собой то, что нам нравится, чтобы мы играли и нам не было скучно. Я взял все для игры в бейсбол! – кричал Теодор.
Чуть-чуть не добежав до места, он споткнулся, и кепка слетела у него с головы. Теодор быстро подобрал ее, стряхнул с нее песок, нахлобучил обратно и опять припустил бегом. Остановившись перед Хэнком, он выглянул из-под длинного козырька.
– Смотри! – Лицо ребенка сияло от возбуждения, он протягивал Хэнку биту и мяч. – Помнишь? Мы видели это в бутылке. Ты научишь меня играть, Хэнк? Пожалуйста!
Сразу ожили все забытые тени и призраки прошлого, они плясали и пели, заставляя вспоминать все, что он хотел забыть. Хэнк стоял в растерянности, потеряв контроль над собой.
Ну почему еще и это? Ему и со Смитти забот хватает. Он все еще продолжал бороться сам с собой, недоумевая, почему ушел тогда.
Сверхъестественная глупость, дешевый героизм победили тогда все инстинкты, кричавшие: «Болван! Иди возьми ее. Баран, она – твоя. Только протяни руку».
Вместо этого он, как последний слюнтяй, любуется ею по ночам. Кто бы мог подумать, что он на это способен...
Теперь еще и это.
– Ты научишь меня играть в бейсбол, Хэнк?
Хэнк отвернулся к дереву и стал срывать орехи, чтобы себя занять.
– Я сам не умею.
– Не умеешь?
– Нет. – Хэнк боялся посмотреть мальчику в глаза.
Молчание.
– Неужели ты никогда даже не видел, как играют?
– Извини, не могу тебе помочь.
Опять гробовое молчание. Хэнк не хотел оборачиваться, но пришлось сдаться. Теодор стоял и смотрел на ненужные ему теперь принадлежности с таким видом, как будто они сломались у него в руках.
– Ну, знаешь, давай я завтра научу тебя рыбу ловить. – Хэнк дотянулся до очередного ореха, взял его. – Но когда речь идет о бейсболе, тут я не могу тебя ничему научить.
– Ох, – протяжно вздохнул ребенок, у Хэнка и у самого все внутри оборвалось – столько разочарования было в голосе мальчика, в одном возгласе.
