— Поешьте, мистер Роджер, — опять принялась уговаривать Фанни. — Напишете потом.
— Так, отец, пиши, что отдаешь свои двадцать пять процентов акций компании мне, если в течение трех месяцев я женюсь.
— С каких это пор тебе недостаточно моего слова?
— А с тех, когда ты решил прибегнуть к шантажу.
— Но послушай! — воскликнул Роджер несколько обиженно. — Я же имею право решать, кто получит принадлежащие мне акции! Имею я и право знать, что когда-нибудь твоему сыну достанутся мои деньги!
— Сыну? — переспросил Гордон. — Это тоже часть сделки? Ставишь новое условие? Может, мне просто жениться на женщине, у которой уже есть сын? Тогда тебе не придется ждать и тревожиться?
Роджер вспыхнул, а затем поспешно нацарапал то, что просил сын, и с возмущением отпихнул блокнот.
— Вот, пожалуйста, все, чего я хочу от тебя, в письменном виде!
Гордон хотел бы немедленно уехать, но не знал, готов ли пилот, и, кроме того, все еще не верил в глубине души, что отец способен на столь чудовищный шаг и осуществит обещанную угрозу. Однако память услужливо подсовывала ему множество примеров болезненного упрямства Роджера, которые подтверждали: он действительно готов совершить непоправимый поступок. Но сердце мириться с этим отказывалось.
Они ели в напряженном молчании и быстро расправились с ужином, затем Гордон вернулся в гостиную, включил телевизор и открыл кейс. Работать, рассудил он, гораздо безопаснее и полезнее, чем ввязываться в очередной спор. А телевизор несколько смягчал зловещую тишину в комнате.
Несмотря на письменное соглашение с отцом, Гордона ничуть не прельщала мысль удовлетворить его нелепые требования — даже для того, чтобы сохранить главенствующее положение в управлении компанией. Правда, он понятия не имел, что теперь делать. В нем еще кипел гнев, а в голове крутились всевозможные решения проблемы — от гражданского судебного иска и заявления о невменяемости отца до поспешного брака с какой-нибудь женщиной. Все эти шаги были отвратительны своей крайностью, не говоря уже о возможных крайне неприятных последствиях.
Роджер, сидя напротив, взглянул на сына поверх газетных страниц. Выражение его лица было умиротворенным, словно спор разрешился к всеобщему удовольствию.
— Насколько мне известно, множество молодых женщин в наши дни предпочитают вообще не иметь детей. Им больше по вкусу заботиться о себе и делать карьеру. Смотри, не нарвись на такую.
Гордон намеренно проигнорировал этот совет, продолжая делать вид, будто внимательно изучает бумаги.
— И будь предельно осторожен, не свяжись с какой-нибудь охотницей за состоянием, которая польстится на твои деньги.
Тут уже Гордон не мог сдержаться.
— Как, черт побери, я выясню истинные намерения женщины всего за три месяца?
— А я-то считал, что у тебя богатый опыт. Для того чтобы понять, выходит женщина за тебя или за твои деньги, много времени не требуется.
— Вот как? — саркастически переспросил Гордон. — Раз ты так хорошо разбираешься в женщинах, посоветуй, каким образом я могу узнать, какую цель преследует моя будущая жена, выходя за меня.
Но Роджер не обиделся.
— Ты прав, здесь я тебе не советчик. После того как твоя мать бросила нас, я и думать не мог о другой. Но это скорее относится к моим достоинствам, нежели к недостаткам. И все- таки одиночество — страшная штука. Поэтому я и не желаю тебе подобной участи. Однако с годами становится все сложнее и сложнее отказываться от своих привычек, от установившегося образа жизни.
Сказав это, Роджер посмотрел на сына, словно ожидая от него понимания, но тот снова углубился в документы.
Последующие полчаса тишину в гостиной нарушал только шелест переворачиваемых газетных страниц. Немного погодя, видя, что Гордон не обращает на него никакого внимания, Роджер поднялся и зевнул.
— Пожалуй, я дочитаю газету в постели, — сказал он. — Уже десять часов. Ты собираешься работать допоздна?
— Последние двенадцать лет я каждый день работаю допоздна, — резко ответил Гордон. — Именно поэтому наша компания так разбогатела.
Минуту Роджер растерянно смотрел на него, но, не найдя, что ответить, медленно вышел из комнаты.
Гордон не поднимал головы до тех пор, пока не услышал, как закрылась дверь спальни отца. Затем швырнул бумаги, которые читал, на журнальный столик и хрустнул пальцами, что было красноречивым свидетельством его отвратительного настроения. Он мысленно перебирал возможные варианты последующих действий, когда его внимание привлек какой-то шорох. Гордон поднял голову — на пороге, смущенно улыбаясь, стояла Фанни с кружкой в руке.
Сколько он себя помнил, стоило им поссориться с отцом, тотчас появлялась Фанни и предлагала ему чего-нибудь вкусненького съесть или выпить — своеобразный жест утешения со стороны добродушной женщины. Ей было за шестьдесят, она выглядела простоватой на вид, ее круглое лицо всегда дышало спокойствием, а в глуховатом голосе неизменно звучала неподдельная доброта.
Гордон смягчился, когда Фанни поставила на кофейный столик дымящуюся кружку.
— Горячий шоколад, — догадался он. Рецепты Фанни от плохого настроения остались неизменными: горячий шоколад вечером и лимонад днем. И еще шоколадный кекс. — А где же кекс? — пошутил Гордон, потянувшись за кружкой и зная, что ему придется выпить все до последней капли, чтобы не обидеть Фанни.
Горячий шоколад был традицией, а с некоторых пор Гордон начал ценить маленькие семейные обычаи. Наслаждался домашним уютом и теплом он только здесь, в доме своего отца, где всем заправляла эта чудесная женщина. Фанни повернулась к двери.
— Со вчерашнего дня у меня остался кусочек. Я купила этот кекс в магазине. Сейчас принесу.
— Раз пекла не ты, значит, не стоит и пробовать, — заключил он, и пожилая женщина просияла от этого комплимента.
— Побудь здесь, поговори со мной, — попросил Гордон, видя, что она опять собирается уходить.
Фанни послушно опустилась на краешек кресла, которое прежде занимал Роджер, и со вздохом произнесла:
— Напрасно ты спорил с отцом.
— Это ты говоришь мне уже на протяжении двадцати лет.
— Но неужели желание отца поскорее увидеть тебя женатым кажется тебе неразумным?
— Иначе не назовешь, — отозвался Гордон.
— По-моему, он думает, что, если не заставить тебя жениться, сам ты этого никогда не сделаешь.
— Не его дело!
