двигаться по прямой, ноги ее чуть ли не подгибались под каким-то ужасающим грузом. Она подошла поближе, и они увидели, что ее розоватая кожа приобрела фиолетовый оттенок.
— Боже мой, — застонал Питер. — Боже мой.
— Что это? — проговорил Стритер. — Что происходит?
Вся кровь отхлынула от его лица.
— Я думаю, презерватив внутри ее порвался. Если она переварила такое количество сырого амперсанда… Одному богу известно, чем это для нее закончится.
Никто из них, даже полицейские, не знал, что делать в такой ситуации. Они просто стояли и смотрели, как неизбежность разворачивалась перед их глазами.
Женщина снова споткнулась, подалась вперед и упала. Артур дернулся было, чтобы помочь ей, но Стритер схватил его за руку и удержал.
Двое таможенников увидели, как упала женщина, и поспешили к ней, но было уже поздно. Лицо ее совсем посинело и, казалось, распухло и увеличилось до размеров, гораздо больше естественных. Потом на нем вздулись блестящие луковицеобразные пузыри, и даже с расстояния в несколько метров Артур видел, что они наполнены отвратительным гноем, шевелятся и разбухают, живя собственной жизнью. Казалось, что ее тело разрывается огромным внутренним давлением, оно сотрясалось, как водопроводная труба с текущими кранами. Раз или два Артур пытался отвернуться, но не смог — ужасающее зрелище притягивало его взгляд.
Женщину все еще трясло. С ее губ сорвался жалобный, мучительный стон, а вокруг уже начала собираться толпа, не в силах помочь ей, но и не в силах уйти.
Наконец женщину загородили от Артура чьи-то спины, но он услышал предсмертный звук, который она издала. Пропустить его было невозможно — звук был похож на взрыв водяной бомбы в летний день, — и последствия он тоже увидел: растекающаяся по земле лужа розоватого цвета, пятнающая камень амперсандом.
Питера рвало в платок. Вертью и Мерси мрачно трясли головами, словно не веря своим глазам. Но мистер Стритер только ухмыльнулся.
— Вот уж точно, — сказал он. — Не зря говорят: все хорошо в меру.
И улыбнулся своей таинственной улыбкой.
19
Часто по ночам, когда бессонница одолевает меня, я размышляю о том, как Джасперу удалось сделать это.
Не думаю, что он испытывал хоть малейшие трудности. Доведись мне столкнуться с чем-то в этом роде… я бы извелся. Покой бы потерял. Но Джаспер? Его, казалось, это ни чуточки не волновало.
Вы, наверное, уже догадались, кому он звонил, когда оставил меня у «Глаза». И можете себе представить, как сладкоречиво приглашал он ее на ланч. Что-нибудь роскошное, наверняка говорил он, какое-нибудь модное местечко. Угощаю. И девушка, которой и без того льстили его джентльменские манеры, его внимание и кажущаяся искренность намерений, была беспомощна, услышав это приглашение. Потом уже, когда дело было сделано, Джаспер сказал мне, что и пальцем к ней не прикоснулся. Но мы знаем истину. Мы знаем, каким он был. Мы знаем, что он наверняка не в силах был сдержаться.
Если в моем рассказе проскальзывает ненависть, вы должны меня простить. С учетом всех обстоятельств, мое негодование на самом деле слишком мало, но в этой части моей истории есть нечто, неизменно приводящее меня в бешенство. Бесит меня и тот факт, что, будь я хоть капельку проницательнее, хоть немного внимательнее, я мог бы предотвратить все это целиком и полностью.
Так вот, Джаспер позвонил ей, пригласил на ранний обед, и она согласилась. Она выпросила у коллег кое-какую косметику и целую вечность провела в женском туалете, прежде чем явиться перед его глазами. Сердце ее радостно колотилось при мысли о еще одной встрече с этим франтоватым, легким в общении человеком, явно не отягощенным женой, извращениями или комплексами. Джаспер наверняка ждал ее на улице и повел в ресторан, который точно должен был произвести на нее впечатление и в который он ни за что бы не пошел при обычных обстоятельствах. Это должен был быть ресторан, в котором он не бывал прежде. Это должен был быть ресторан, где его никто не мог бы узнать.
Он, наверное, слушал ее щебетание, когда принесли вино, спросил, какие слухи ходят в офисе, вежливо кивнул, узнав, что ее босс пришел сегодня утром больным, и изобразил интерес, когда она рассказала ему о толстой женщине в подвале. За закуской он даже, наверное, мирился с ее неуклюжими заигрываниями, и только когда она вышла из-за стола, чтобы припудрить носик в туалете, он наконец сделал свое дело.
Для такого человека, как он, это решение даже не имело никакой нравственной подоплеки. Круглая серебряная таблетка упала в ее бокал. Она, наверное, тут же начала пузыриться, а потом растворилась, и когда Барбара вернулась к столику, то уже ни за что не могла догадаться о случившемся.
Но именно мысль о том, что, видимо, случилось после этого, когда все было съедено и таблетка начала действовать… это и еще страшное предательство, стоявшее за его поступком, — вот что выворачивает меня наизнанку, когда я пишу об этом.
Когда происходили эти события, я привел Эбби в палату Макена и представил ее скорбной тени моего деда. В палате, казалось, было тише, чем обычно. Кровать напротив деда, на которой в прошлое мое посещение лежал толстый лысый человек, чье лицо почти целиком было покрыто лопнувшими кровеносными сосудами, стояла подозрительно пустой.
Мы нашли два стула и сели рядом с дедом.
— Дед, — сказал я, — хочу познакомить тебя с Эбби. Моей подружкой.
Я посмотрел на Эбби — проверить, устраивает ли ее такой статус, но обнаружил, что моя домохозяйка недоуменно поедает старого хрыча глазами.
— Я его знаю, — сказала она.
— Что?
— Я его знаю, — повторила она.
— Да нет. Это невозможно.
— Генри, я видела его раньше.
— Когда?
— Через агента по недвижимости. Это он продал мне квартиру.
Естественно, после этих ее слов на некоторое время воцарилось молчание. Мы обменивались недоумевающими взглядами.
— Что происходит? — спросила наконец Эбби.
Ответа для нее у меня не было, но в конечном счете мне все же удалось пожать плечами и выдавить кривую улыбку.
— Послушай, — сказал я. — Тут недалеко по коридору есть абсолютно ужасное кафе. Позволь мне угостить тебя обедом.
Глядя, как Эбби с хирургической щепетильностью тыкает вилкой в крошечную плошку салата, я решил, что должен еще раз спросить у нее.
Возможно, вы сочтете это странным с учетом тайны моего деда, с учетом того, что люди уже начали умирать, что общество вокруг нас начало рассыпаться и что на свободе оказались два серийных убийцы, придумавших мне неприятное прозвище. Возможно, вы скажете, что мне нужно было больше думать о войне и меньше — о путанице в моей интимной жизни. Но что вы можете знать об этом? Ведь вас там не было.
