прореагировавшая на смерть мисс Морнинг. Она перешагнула через тело, словно это был мешок с песком.
Хокера и Буна она, казалось, ничуть не напугала, хотя я и заметил кое-что неожиданное в их реакции — выражение на их лицах, которого я не видел раньше и, наверное, не надеялся увидеть. Это было любопытство.
— Слушайте, — сказал Хокер. Бун тем временем издал довольный свист. — Вы еще откуда взялись?
Барбара поедала их глазами.
— Где Эстелла?
— Понятия не имею, — сказал Бун. — Старик дал нам только адрес. Но все равно иди к нам, красотка. Мы должны поболтать по-приятельски.
Барбара осторожно подошла к ним. Он шепнул ей что-то на ухо, какую-то ядовитую ложь или злобную полуправду, какое-то опасное сочетание слов.
Я встал на колени перед искалеченным телом мисс Морнинг. Взгляд ее мертвых глаз был устремлен в потолок, а в зрачках, казалось, навсегда застыл ужас. Единственное, что мне пришло в голову, это закрыть ей глаза и пробормотать вполголоса что-то вроде извинения и благословения.
— Генри?
Барбара громко звала меня, а Старосты исчезли.
— Чего они хотели? — Я с трудом поднялся на ноги. — Что они шепнули вам?
— Не сейчас, Генри. — Как это ни удивительно, но она улыбнулась. — Какая же я была дура. Я знаю, где Эстелла.
Барбара выбежала из комнаты, и мне не оставалось ничего другого, как последовать за нею и оставить несчастную мисс Морнинг там, где она лежала.
Только тут я понял, куда мы направляемся и кто будет ждать нас.
Некоторые вещи стали проясняться. Мы бежали в подвал. В экспедиторскую.
Я начал понимать всю сложность замысла своего деда. Как тщательно организовал он мою жизнь! С каким усердием вводил он в игру фишки моего бытия. Теперь я понимаю, почему, когда мы подолгу болтали у него в гостиной, изучая газетные объявления, он так упорно предлагал мне квартиру в Тутинг-Беке, почему с такой настойчивостью убеждал поступить на работу в Архивное подразделение гражданской службы.
Наконец я понял, кто ждет нас в подвале и почему старый хрыч отправил меня сюда приглядывать за ней. До меня даже начал доходить смысл перенесенных в детстве операций, за которые он заплатил.
Но видел я также и то, что в отсутствие деда его планы осуществлялись совсем не так гладко, как он хотел. Возникли непредвиденные трудности, человеческие ошибки, проблемы, предугадать которые он не мог.
Проблемы вроде Питера Хики-Брауна.
Теперь здание было абсолютно пустым — напуганные служащие архива высыпали на улицу. За одним исключением. Один преданный делу работник оставался на месте. Толстая, потливая женщина. Когда мы добрались до экспедиции, она была на том же месте, что и всегда, — сортировала папки со своим обычным неторопливым автоматизмом. Увидев нас, она приветственно хмыкнула.
Я подошел и заглянул в потное невыразительное лицо, ее черты распухли и раздулись после многих лет переедания… и тут я наконец понял истину.
— Эстелла? — сказал я.
Женщину мучила боль. Что-то жило внутри ее — проталкивалось, пропихивалось, цеплялось, чтобы выбраться наружу. Что-то находилось в ее теле, как джинн в бутылке. Как паук в банке.
Дверь у нас за спиной открылась, и в дальнем конце комнаты раздался неожиданный голос:
— Привет, Генри. Привет, Барбара.
Это был Питер Хики-Браун — обалдевший, осипший и — что было совсем не похоже на него — возбужденный.
— Я знал, что вы приедете за мной, — выдохнул он.
Барбару, казалось, не удивляло ничего, даже это последнее развитие событий.
— Я ведь подозревала, что это вы.
Хики-Браун двинулся по комнате, направляясь к женщине.
— Не подходите! — предупредила его Барбара.
— Прошу вас, — умоляющим голосом сказал Питер. — Прошу вас. Дайте мне прикоснуться к ней еще разок.
— Вам нравилось прикасаться к ней?
— Конечно, — сказал мой прежний босс. — Конечно нравилось.
— Мне… жаль эту женщину, — сказала Барбара. — Я знаю, вы использовали ее для удовлетворения своих страстишек.
— Слушайте, — сказал Хики-Браун, — разве я это отрицаю? — Он хихикнул. — Боже, она была просто объедение. Пальчики оближешь.
Я откашлялся.
— Вы ничего не хотите объяснить?
— Левиафан готовил собственный побег, — сказала Барбара. — Он изменял тело этой женщины, вмешивался в ее ДНК. Монстр сделал что-то с ее потом, придал ему свойства галлюциногена. Как только Хики-Браун обнаружил это, он начал пожинать урожай, копируя выделения ее потных желез и продавая их. Он сбывал пот Эстеллы, назвав его амперсандом.
Мой бывший начальник пожал плечами.
— Я же часто хожу на концерты.
Я уставился на него.
— Как вам это удалось, черт побери? Я хочу знать, как вы вообще узнали об этом.
— Она была такой восхитительной, — как ни в чем не бывало ответил он. — Я просто не мог сдержаться.
Не в силах контролировать себя, как сладкоежка, проходящий в магазине мимо витрины с пирожными, он метнулся через комнату, растопырив пальцы, царапая воздух, стремясь к вожделенной цели. Я думаю, он хотел прикоснуться к Эстелле еще раз — последний. Эта потребность, эта жажда в нем превосходила рассудок, последние остатки здравого смысла. Но не успел он приблизиться к женщине, как Барбара отшвырнула его в сторону, затратив на это усилий не больше, чем вам или мне понадобилось бы, чтобы отогнать осу приложением к воскресной газете. Хики-Браун рухнул на пол, и я услышал громкий окончательный хруст, когда переломилась его шея и навсегда закончились походы на музыкальные концерты.
Внимание Барбары переключилось на толстуху — первоначальную Эстеллу, матрицу, по которой она была сделана. Барбара подошла к ней, наклонилась и неожиданно с материнской нежностью погладила ее по щеке, по волосам, приговаривая что-то воркующим голосом.
Эстелла подняла взгляд на это таинственное, невероятное отражение ее самой с крайним недоумением в запавших глазах.
— Что они сделали с нами? — спросила Барбара. — Да что же они сделали?
Эстелла вдруг закашляла. Начался этот кашель обычной попыткой прочистить горло, потом превратился в нечто болезненное и мучительное и наконец перешел в жуткие судороги, когда вся мокрота и слизь, содержащиеся в ней, устремились к выходу.
— Барбара? — Мы вдвоем стояли и смотрели, как тварь, находящаяся внутри ее, разрывает несчастную женщину на части.
Барбара была потрясена.
— Вы должны убить ее, — медленно сказала она.
— Я?
