вопрос?
— Ну, наверное, моя основная проблема в том, что я не загадываю далеко вперед. На самом деле есть много профессий, которыми я бы хотел заняться. Например, я был бы не против стать генеральным директором Би-би-си, потом мне бы хотелось иметь свое издательство, а заодно и картинную галлерею, и чтобы еще оставалось время руководить Королевским филармоническим обществом. Еще я бы с большим удовольствием стал генералом или министром, хотя — это уже на крайняк, если не выгорит все остальное. И еще мне бы
Но Марион ничего не сказала. Она просто смотрела на меня со странной улыбкой, в которой, кажется, сквозило легкое раздражение.
— Я хочу сказать, я на многое способен. Наверное… Но с другой стороны, я не знаю, на что я способен. Иногда у меня возникает такое чувство, что я не совсем в подходящем возрасте. У тебя такое бывает?
— Нет.
— Я имею в виду, что ты, может быть, думаешь, что я еще не повзрослел, но на самом деле мне часто кажется, что я намного старше своих лет. Знаешь, это забавно, но иногда мне хочется быть стариком — таким крепеньким старикашкой лет шестидесяти пяти. С тобой такое бывает?
— Нет.
— У каждого человека есть «свой» возраст, который ему больше всего подходит и в котором он себя чувствует в полной гармонии с собой. Мне кажется, что для большинства людей этот «правильный» возраст лежит в промежутке между двадцатью пятью и тридцатью пятью, так что они не заморачиваются вопросом, что делать дальше, но даже если такой вопрос возникает, он не кажется слишком сложным. А потом, когда они минуют «свой» возраст, им кажется, что их постоянные раздражение и досада проистекают из так называемого кризиса среднего возраста, когда впереди маячат старость и смерть. Но главное в том, что их лучшие годы прошли и их уже не вернешь.
— Странно. Тебя что, привлекает батарея лекарств на тумбочке и спотыкаться на каждом шагу на улице?
— Я сказал: «крепенький старикашка шестидесяти пяти лет».
— Ага, стало быть, это будет блаженная старость: загородный домик, прогулки на свежем воздухе, мягкое кресло, камин, томик Пикока[105] и любящие внуки, которые пекут тебе булочки.
— Не знаю. Я не рисую каких-то конкретных картин. У меня просто такое чувство. Да и то — иногда.
— Может, тебя просто пугает борьба за существование?
— А почему обязательно надо
Ха, она так легко не отделается. Тем более что она сама подняла эту тему. И пусть не думает, что если она собирается стать государственной служащей, то ей все можно.
— А как ты думаешь обеспечивать жену и детей?
— Какую еще жену?! — Я испуганно оглянулся через плечо. Перед мысленным взором предстала явственная картинка: двое детишек в ботинках «Старт-райт» и со школьными ранцами за плечами стоят на дороге и смотрят вперед — причем дорога, понятно, символизирует дорогу в большую жизнь. Но вот жена не представлялась никак. Хоть ты тресни. Чего она добивается, Марион? К чему вообще весь этот разговор. — Мне еще рано жену.
— Почему?
(Самое интересное, что она вовсе меня не подкалывала и не задирала: она держалась вполне дружелюбно, но при этом до жути настойчиво.)
— Мне всего двадцать один. И у меня…
— Что у тебя?
— У меня связи с девушками.
— Во множественном числе?
— Ну, не одновременно, конечно.
— А почему нет?
(Почему я никогда не могу предугадать, в каком направлении зайдет разговор?)
— Ну, хотя я и не принимаю сексуальную этику христианства, я все же считаю, что девушка должна быть одна. Иначе это уже измена.
— Забавное заявление. А разве семейные отношения — это не связь с девушкой?
— Да, наверное. Ну и что?
— Ну, ты же сказал, что сначала у тебя будут связи с девушками, а потом ты женишься.
— Я не говорил, что
— Да, не говорил. Но подразумевал.
(Ничего я не подразумевал.)
— Почему ты так думаешь?
Она склонила голову набок и принялась сдвигать в кучку крошки от сандвича у себя на тарелке. Потом подняла глаза. Почему ты всегда знаешь заранее, что сейчас тебе скажут какую-то гадость?
— Ты не из тех одиноких волков, которые никогда не женятся.
— Ну, все зависит…
— От того, встретишь ли ты подходящую девушку в подходящее время?
— Да, наверное, так.
— На самом деле не так. То есть так тоже бывает… или, вернее, тебе так кажется… или начинает казаться, когда ты потом вспоминаешь, как это было. Но обычно причины, почему люди женятся, совсем другие.
— ?..
— Благоприятный случай, талон на обед, желание иметь детей…
— Да, наверное.
— …страх состариться в одиночестве, собственнические чувства. Я не знаю… мне кажется, что большинство людей женятся потому, что им не хочется признаваться себе, что они никогда не любили настолько сильно, чтобы решиться связать свою жизнь с другим человеком. Это своего рода извращенный идеализм, желание доказать себе, что ты способен на наивысшие переживания.
— Знаешь, а ты еще больший скептик, чем я.
Мне было так странно слышать, что молодая девушка говорит подобные вещи, более уместные для разговора «крутых мужиков», в которые я сам-то верил лишь наполовину, но о которых любил рассуждать. (Анник никогда ничего такого не говорила, а я считал ее самым честным человеком на свете.) Но у Марион это была не бравада; она говорила так, как будто делилась простыми и непреложными наблюдениями. Она опять улыбнулась:
— Если под словом «скептик» ты подразумеваешь «циник», то я никакой не циник.
— Ты, наверное, начиталась Ларошфуко,
— Я знаю эту цитату. Но я ничего не начиталась. Это мои наблюдения. — Она внимательно на меня посмотрела. Мне было приятно, что она на меня так смотрит. — Одна моя подруга недавно вышла замуж. Мы с ней ровесницы, а ее мужу под тридцать. За неделю до свадьбы мы собирались пойти в кино, все втроем, но она заболела, простудилась… так что мы пошли с ним вдвоем. Разговор зашел о женитьбе. Он рассказывал, с каким нетерпением ждет этой свадьбы, как мыслит себе их дальнейшую жизнь — что все у них будет хорошо, хотя, разумеется, в любом браке есть свои сложности… ну, в общем, обычные разговоры перед свадьбой. Но потом он сказал: «Но если честно, это не самая большая любовь в истории человечества».
— И как ты на это отреагировала?
— Сначала я была в шоке. Прежде всего потому, что он собирался жениться на моей подруге. Но самое главное, мне было трудно поверить, что человек может жениться, предварительно не убедив себя в том, что никто никогда никого не любил так сильно, как любит он.
— Ты рассказала об этом своей подруге?
— Нет. Потому что по здравом размышлении я поняла, что его слова меня вовсе не возмутили. Наоборот. Подобная честность достойна всяческого уважения. И еще я подумала, что и подруга, наверное, считает так же, только не говорит об этом. Тем более что они оба взрослые люди, дееспособные и умственно полноценные, и мне не стоило вмешиваться в их дела.
— Да, наверное.
— А потом мне вдруг пришло в голову, что если на свадьбе они смотрелись как любая другая счастливая пара, то и другие счастливые пары, наверное, не испытывают друг к другу такой уж великой любви.
— Логика не безупречна.
— Может быть. Но наблюдение верное.
— Да, наверное.
У меня не было никаких оснований для спора; не было никаких доводов против.
Повисла неловкая пауза, как будто в нашем разговоре был некий скрытый смысл, который мы не хотели признать, но который упорно рвался наружу. Я посмотрел на нее в упор и только тогда — в первый раз — заметил, какого цвета у нее глаза: темно-серые, как парижские крыши после дождя. Она не улыбалась.
— Только не делай поспешных выводов, — вдруг сказала она.
— В смысле?
— Ну, если ты вдруг почувствуешь какую-то опасность, ты можешь подумать, что ты мне нравишься.
— А какая она… ну, просто из любопытства… эта девушка, с которой у тебя связь, как ты это определяешь?
— А что плохого в таком определении? Анник.
— Анник.
Что я мог рассказать? У меня было странное ощущение, что все, что я буду рассказывать, будет предательством. Но если я вообще ничего не скажу, Марион может подумать, что я стыжусь своей девушки. Даже малейшее колебание может быть воспринято так, как будто я лихорадочно соображаю, как бы ловчее соврать.
— Ты не обязан мне ничего рассказывать… в конце концов, это не мое дело.
— Нет, я хочу рассказать… то есть я вовсе не против, чтобы рассказать. Она… она очень искренняя и честная… и очень эмоциональная, и… (Господи, что еще?)… и я никогда ей не вру.
— Это хорошо. — Марион встала и полезла за кошельком, чтобы заплатить свою половину счета. — И не волнуйся, я не буду тебя смущать.
Я вдруг понял, что у меня горят щеки. Когда Марион попросила меня описать Анник, я обнаружил, что почему-то представляю ее только в момент оргазма, когда она извивается подо
