центральное освещение, вы помните, и еще на лестнице, которая ведет к двери в проход, — чтобы посетительнице не было темно. Потом она отпирает парадную дверь в музей… Но мадемуазель Прево ушла! Уже почти без двадцати двенадцать, и она, наконец, решается войти другим путем. На улице ни души. Мари Августин удивлена, растеряна, и вдруг у нее зарождается подозрение — уж не ловушка ли это? Я вижу, как эта решительная молодая дама смотрит направо и налево по улице Сен-Апполин и думает. Затем она снова запирает дверь, идет в музей — по-моему, по привычке — и вглядывается в этот зеленый полумрак… Что же тем временем происходит в проходе за музеем? С половины двенадцатого убийца ждет в нише между ложной стеной и дверью, ведущей из музея в проход. В половине двенадцатого в музее гасят свет. Убийца остается в полной темноте. Вскоре он слышит, как кто-то отпирает дверь с Севастопольского бульвара. Дверь открывается, и на фоне бульварных фонарей вырисовывается женская фигура…
Сидя здесь, в этой комнате с высокими потолками, я как будто воочию видел, как все это происходило. Наша утопающая в сумраке комната, тусклая полоска света, падающая из алькова, и сатанинская гримаса на лице Бенколина, его рука, прикрывающая глаза от света, и потоки дождя на окнах, и чуть слышный шум уличного движения — все это уступило место темному проходу, который он сейчас описывал. Открывается дверь с бульвара, впуская слабый, мерцающий серебристый свет. В проеме стоит женщина… Бенколин заговорил быстрее:
— Это Клодин Мартель. Она пришла в проход, чтобы встретиться, допустим, с Джиной Прево. Ее силуэт виден, но слишком размыто. Убийца не уверен, не может быть уверен — ведь он прошел сюда через музей, — что это и есть его жертва, мадемуазель Мартель. Он думает, что это, скорее всего она; но он должен быть уверен, а там слишком темно, чтобы быть уверенным. Наверное, он пережил несколько ужасных моментов неизвестности, пока слушал, как она в темноте ходит по проходу. Он слышит ее шаги, постукивание каблучков по каменному полу, но не может ее видеть. Клодин Мартель ходит по проходу, мадемуазель Прево ходит по улице перед музеем, тяжело стучат три сердца — и все это только потому, что старый Августин закрыл музей в половине двенадцатого и выключил свет… Джефф, если бы Клодин Мартель зажгла свет, если бы она нажала на выключатель у входа!… Тогда все было бы совсем по-другому. Но она этого не сделала, как мы знаем со слов мадемуазель Прево, которые вы слышали: «Было темно»… Теперь обратите внимание на последовательность событий, и вам станет окончательно ясна ситуация и то, что из нее следует. Ровно без четверти двенадцать Джина Прево решает войти в клуб со стороны бульвара. Она уходит от дверей музея и заворачивает на Севастопольский бульвар. Сразу же после этого мадемуазель Августин включает электричество в музее, в том числе и ту зеленую лампочку, которая расположена в углу за сатиром. Как я вам уже говорил, теперь, когда обе двери — потайная, в углу, и дверь из музея в проход — открыты, зеленый свет проникает в проход, расположенный за ними… света очень мало, но достаточно, чтобы вблизи разглядеть лицо человека… Увидев свет, Клодин Мартель резко поворачивается. Теперь отсвет зеленой лампочки падает на ее лицо, и она замечает силуэт убийцы. Девушка делает шаг назад к кирпичной стене, но убийца больше не колеблется. Она даже не успела вскрикнуть, когда он притянул ее к себе и всадил нож ей в спину… И это, Джефф, происходит в тот самый момент, когда Джина Прево отпирает дверь с бульвара своим серебряным ключом.
Детектив сделал паузу; он был очень возбужден, сигара в его руке погасла. Я представил себе эту сцену, и у меня забилось сердце: тусклый зеленый свет, удар ножом в тот самый момент, как щелкает замок от поворота серебряного ключа, и вот в проходе появляется еще одна женская фигура… С какой же болью, должно быть, упало сердце убийцы, когда он ее увидел…
Долгое, полное предчувствий — как будто крошечные пальцы прохаживаются по обнаженным нервам — молчание; непрерывное журчание воды, стекающей по стеклам снаружи…
— Джефф, — медленно продолжил детектив, — что там было дальше в проходе, мы можем только догадываться. До этого момента мы могли восстанавливать события с достаточной степенью определенности, но потом?… Свет был настолько тусклым, что убийца смог опознать жертву только вблизи; поэтому у нас нет оснований считать, что Джина Прево, стоявшая в некотором отдалении, узнала убийцу или жертву. Однако, судя по ее разговору с Галаном, она, очевидно, знала, по меньшей мере, кто была жертва. Трудно представить себе, чтобы Джина подбежала поближе посмотреть, что случилось. Она, наверное, видела, как блеснул нож, слышала звук удара, слышала, как упало тело; она поняла, что это убийство, убийца повернул к ней лицо, и вряд ли ей хотелось увидеть больше… Она вскрикнула и побежала, оставив за собой дверь открытой. Поэтому мы должны предположить, что Клодин Мартель, с ножом под лопаткой, должно быть, произнесла несколько слов.
Джина Прево узнала голос и поняла, что заколота ее подруга. Если мы примем это предположение, мы должны согласиться, что это был не просто стон: едва ли Джина Прево по одному вскрику могла узнать голос. Это были слова, Джефф, несколько слов!
Он помолчал, и потом снова в темноте зазвучал его негромкий голос:
— Итак, мы можем предположить, что в момент, когда смерть затягивала пеленой ее сознание, Клодин Мартель выкрикнула имя своего убийцы, и оно отозвалось эхом в этом пустом коридоре…
Задребезжал телефон. Бенколин взял трубку.
— Алло! — услышал я, как будто издалека, его голос. — Кто? Мадам Дюшен и господин Робике?… Хм. Ну ладно. Пусть поднимаются.
Глава 11
Я едва различал слова Бенколина. Я видел, что он говорит по телефону, но слышал его голос, как слышишь радиопередачу, погрузившись в чтение книги. Мой друг более, чем кто-нибудь другой, обладает силой внушения, основанной на тщательном подборе слов. Несколько фраз звучало у меня в голове, как колокола, и звон их разносился многоголосым эхом по всем уголкам мозга, пробуждая к жизни жуткие призраки. Темный проход и сочащийся из-за двери зеленый свет казались мне еще отвратительнее, чем когда-либо прежде. Неожиданный прыжок убийцы, притаившегося в засаде, напоминал безжалостное коварство животного. Я как будто сам переживал ужас, который почувствовала Клодин Мартель, когда этот зверь бросился на нее. Но страшнее всего была мысль о том, как умирающая девушка кричит бесчувственным стенам имя своего убийцы…
«Мадам Дюшен и господин Робике». Я только сейчас понял, что значат эти слова. Бенколин включил лампу у себя на столе, и ее желтый круг погрузил в тень всю комнату, кроме широкого письменного стола, заваленного бумагами. Детектив сел в кресло — сутулая фигура с пронзительными глазами под нависшими над ними тяжелыми веками, со впалыми щеками, жестко исчерченным морщинами лицом и седеющими черными волосами, разделенными посредине пробором и закручивающимися вверх, как рога. Одна его рука неподвижно лежала на столе. Рядом с ней, когда он посмотрел на дверь, я заметил блестящий на блокноте маленький серебряный ключик.
Служащий ввел в комнату мадам Дюшен и Робике. Бенколин встал им навстречу и указал на кресла около его стола. Несмотря на плохую погоду, женщина была одета изысканно — в котиковую шубку и жемчуга; лицо ее выглядело моложавым под полями низко надвинутой черной шляпы. Мешки под глазами казались теперь всего лишь подведенными тенями, она совсем не походила на ту неряшливую и изможденную женщину, которую мы видели этим утром. Теперь я рассмотрел, что глаза у нее не черные, а стальные. Она похлопывала по столу газетой, и чем дольше она это делала, тем больше серело от чего-то похожего на отчаяние ее лицо…
— Господин Бенколин, — чрезвычайно сухо произнесла она, — я взяла на себя смелость прийти к вам, поскольку инспектор полиции, который приходил к нам сегодня днем, позволил себе некоторые порочащие Одетту намеки. Я не поняла, что он имел в виду, и совершенно бы об этом забыла, если бы… не увидела вот эту статью. — Она снова похлопала по столу газетой. — Тогда я попросила Поля привезти меня сюда.
— Именно так, — нервно вставил Робике, кутаясь в толстое пальто. Я заметил, что он не сводит глаз с серебряного ключика.
— Я очень рад, мадам, — склонил голову Бенколин.
Она сделала жест, словно отбрасывая вежливость в сторону.
