— Во-первых, мадемуазель, вы никак не можете объяснить, зачем убийце нужно было заходить в клуб после убийства… Во-вторых, я просто знаю, что ваша теория неверна.
Он неторопливо поднялся на ноги. Все мы тут же инстинктивно отодвинулись назад, хотя Бенколин был по-прежнему спокоен и даже имел отсутствующий вид. Громко тикали часы.
— Говорите что угодно о моей глупости, мадемуазель. Я с вами согласен! Я вообще чуть было не завалил все это дело. О да. И только сегодня днем — непростительно поздно! — я увидел всю правду. И в этом вовсе не моя заслуга. Убийца намеренно снабдил меня ключами, давая мне шанс догадаться… Вот почему я называю это преступление самым странным за всю мою карьеру… Глупец!
У него неожиданно заблестели глаза, и он расправил плечи. Я окинул взглядом окружающих. Шомон, сгорбившись, сидел в своем кресле. Мари Августин, выпятив нижнюю губу, подалась вперед; на нее падал свет, в котором ее глаза стали цвета черного дерева. Она еще сильнее сжала руку старого Августина.
— Глупец, — повторил Бенколин. В глазах у него снова пропало всякое выражение. — Вы помните, Джефф, я говорил вам днем, что мне следовало бы найти ювелира? Так вот, я это сделал. Вот где он починил часы.
— Какие часы?
Он, казалось, удивился моему вопросу:
— Ну как же… вы же знаете, что мы нашли в проходе крошечные частички стекла? Один еще пристал к кирпичам в стене…
Все молчали. Меня оглушал стук собственного сердца.
— Видите ли, было почти неизбежно, чтобы убийца разбил часы, особенно в таком тесном месте. Когда он ударял девушку ножом… Да, это было почти неизбежно, потому что…
— О чем это вы, черт побери?!
— Потому что, — задумчиво закончил Бенколин, — у полковника Мартеля только одна рука.
Глава 18
Самым обыденным тоном Бенколин продолжал:
— Да. Вот как он убил свою дочь. И я никогда не прощу себе, что был настолько глуп, что не увидел этого с самого начала. Я знал, что она стояла спиной к стене, я понял, что в таком узком месте убийца, должно быть, ударился рукой о стену, когда вытаскивал кинжал, и разбил стекло своих часов… Я только никак не мог понять, каким образом оказалось, что он носил часы на той же руке, в какой держал кинжал.
Его голос доносился как будто издалека. В голове у меня все еще звучали слова: «Вот как он убил свою дочь». Я смотрел на огонь в камине. Эта фраза была настолько не правдоподобной, а значение ее настолько огромным, что я поначалу даже не почувствовал потрясения. Я мог думать только о полутемной библиотеке в саду Сен-Жерменского предместья, где по окнам струились потоки дождя. И там я видел старого коренастого человека с пышными усами и лысой головой — он стоял перед нами в своем прекрасно сшитом дорогом костюме и смотрел на нас тяжелым взглядом. Полковник Мартель.
Раздался громкий возглас, который разбил мое видение на мелкие кусочки.
— Да вы понимаете, что говорите?! — с вызовом произнес Шомон.
Бенколин ответил все так же задумчиво:
— Видите ли, человек, как правило, носит часы на левой руке, если он не левша. Если левша, то на правой, — то есть всегда на руке, противоположной той, которой он пишет или… ударяет ножом. Поэтому я не мог понять, левша убийца или нет, так как часы были на той же самой руке, которой он нанес удар ножом. Но, конечно, человек, у которого только одна рука…
По какой-то необъяснимой причине сама мысль о полковнике Мартеле придавала словам Бенколина весомость, даже несмотря на то, что он обвинял полковника в убийстве. Теперь все происходящее не казалось мне — как во время моих безумных похождений в клубе — бессмысленным дурным сном. Но Шомон, с самым идиотским выражением на лице, рванул Бенколина за руку.
— Я требую, — крикнул он пронзительным голосом, — извинений за то, что вы только что сказали! …
Бенколин пробудился от своих абстракций.
— Да, — сказал он, кивая, — да, вы имеете право знать об этом все. Я сказал вам, это было странное преступление. Странное не только по своим мотивам, но и потому, что этот великолепный старый игрок дал нам спортивный шанс разгадать это. Он не хотел сдаваться добровольно, но он бросил нам в лицо подсказку и, если мы догадаемся, был готов признать свою вину. — Бенколин высвободил руку из пальцев молодого человека. — Спокойно, капитан! Ваше благородство никому не нужно. Полковник уже подтвердил мою догадку.
— Что?… Что?!
— Я говорил с ним по телефону не далее чем пятнадцать минут назад. Да послушайте же! Угомонитесь и позвольте объяснить вам, как все произошло.
Бенколин сел. Шомон, все еще глядя прямо перед собой, прошел к креслу и плюхнулся в него.
— Вы настоящий мистификатор, сударь, — заметила Мари Августин. Бледность ее еще не прошла, она все еще держала отца за рукав, но у нее вырвалось что-то похожее на вздох облегчения. — Неужели это было необходимо? Я подумала, вы хотите обвинить папу.
Она произнесла это пронзительным и злым голосом, а ее отец непонимающе мигал покрасневшими глазами, цокая языком…
— Я тоже так подумал, — кивнул я. — Да вы только что говорили…
— Я просто раздумывал над тем, как повел бы себя по-настоящему любящий отец. Нет, это все равно невероятно! Но сегодня днем я понял, что так оно и было…
— Минуточку! — перебил я. — Все это какое-то сумасшествие. Я все еще ничего не понимаю. Сегодня днем, когда на вас что-то нашло и вы начали вдруг повторять: «Если бы ее отец знал, если бы ее отец знал»… — Передо мной как наяву встала вся эта сцена. — Мне показалось, вы говорили о мадемуазель Августин?
Он кивнул, глядя на меня отсутствующим взглядом:
— Я о ней и говорил. А потом вспомнил о мадемуазель Мартель. Только подумать, каким же невероятным, чудовищным, непростительным болваном я был, что не понял этого раньше! Говорю вам еще раз: я завел все дело в тупик. Вчера вечером мадемуазель Августин могла бы уже сказать нам, кто убийца, потому что наверняка видела, как он входил. Но я… Боже мой! Я был настолько глуп, что считал убийцей члена клуба, которого она прикрывает! Мое собственное непозволительное самомнение — и только оно! — помешало мне задать совершенно очевидный вопрос и получить описание преступника! Самый невежественный патрульный полицейский сделал бы это лучше…
Он сидел в кресле в неестественной позе, судорожно сжимая и разжимая кулак и вглядываясь в свою ладонь, словно в ней недавно еще таилась безвозвратно утраченная чудесная сила. В глазах его были усталость и горечь.
— Хитроумные планы — абстрагируйся от очевидного, — ха! У меня начинается старческий маразм. Ну что же, мадемуазель! Я пытался, строя из себя умника, добиться результата кружным путем, а кончилось тем, что я сделал из себя дурака, но теперь я наконец задам этот вопрос. — С неожиданной энергией выпрямившись, он посмотрел на нее. — Граф де Мартель ростом пять футов десять дюймов и очень крепкого телосложения. У него большой лысый череп, пышные усы песочного цвета, очень проницательные глаза, густые брови, держится почти неестественно прямо. Одевается старомодно, очки на черном шнурке, накидка со складкой, шляпа с довольно широкими полями. Под плащом вы, скорее всего не заметили, что у него нет одной руки… но у него такая выдающаяся внешность, что вы не могли не обратить на него внимание.
Мари Августин прищурилась, потом вспыхнула.
— Я очень хорошо его помню, сударь, — с издевкой в голосе произнесла она. — Вчера вечером он
