нахмурился и посмотрел на напольные часы. Джефф, невозможно себе представить более примитивную пантомиму. Он по привычке смотрит на часы, видит, что их нет, и, естественно, переводит взгляд на другие. Это было невероятно очевидно и вопиюще просто, но я понимаю это, только когда, оглядываясь назад, вспоминаю эти тщательно взвешенные ответы, рассчитанные на то, чтобы сказать нам ровно столько, сколько нужно, — часть грандиозной азартной игры, которую он разыгрывал… Несколько раз, — продолжал Бенколин, — силы изменяли ему. Это было, когда его жена впадала в истерику. Нужно было иметь нечеловеческое самообладание, чтобы сидеть и слушать все это от матери его дочери… дочери, которую он зарезал. Под конец ему пришлось довольно поспешно расстаться с нами. Даже ему не под силу было вынести все это.
— Но что же вы теперь собираетесь делать? — спросил Шомон. — Вы уже что-то предприняли?
— Перед самым приходом сюда, — медленно произнес Бенколин, — сегодня ночью, узнав о случившемся, я позвонил полковнику Мартелю. Я сказал ему, что все знаю, изложил доказательства и попросил восполнить некоторые пробелы.
— И он?…
— Он поздравил меня.
— Может, хватит нас разыгрывать? — перебила его Мари Августин. — Ах, эта аристократия!… Этот человек — убийца. Он совершил самое бессердечное и зверское преступление, о каких я только слышала. И знаете, что вы сделали? Вы дали ему возможность бежать.
— Нет, — спокойно сказал Бенколин. — Я только собираюсь это сделать.
— Вы хотите сказать…
Бенколин встал. Он улыбался задумчиво и беспощадно.
— Я хочу сказать, — проговорил он, — что намерен подвергнуть этого благородного игрока самому трудному испытанию в моей практике. Я буду судить его по законам Мартелей… Мадемуазель, у вас есть телефон, который вы могли бы принести сюда и поставить на этот вот стол?
— Я что-то не понимаю…
— Отвечайте. Есть или нет?
Мари неохотно поднялась, зло поджала губы и направилась к задернутой занавеской арке в задней части комнаты. Вскоре она вернулась с аппаратом, таща за ним длинный шнур, и поставила его на стол рядом с лампой.
— Может быть, — сказала она неприветливо, — вы соизволите объяснить нам, почему вы не могли сами пойти в другую комнату и…
— Благодарю вас. Мне бы хотелось, чтобы вы все слышали мой разговор. Джефф, вы не возражаете, если я сяду в ваше кресло?
Что он задумал? Я встал и отошел назад, но он жестом пригласил меня подойти поближе к столу и стащил газету с абажура. Лица присутствующих осветились: Шомон наклонился вперед, свесив руки и сощурив глаза; Мари Августин, очень бледная, нахмурила брови; ее отец несвязно бормотал что-то, отвечая своим мыслям.
— Алло! — произнес детектив, откинувшись на спинку кресла и держа в руках телефон. — Пожалуйста, Инвалидов двенадцать — восемьдесят пять…
Полузакрыв глаза, он уставился на огонь, ритмично покачивая одной ногой. По улице Сен-Апполин с рокотом промчалась машина. Раздался скрип переключаемых скоростей, коротко прогудела, обгоняя ее, другая машина, кто-то выругался. Шумы в этой душной комнате усиливались, они бились в плотных занавесях с каким-то истерическим упорством.
— Это же телефон Мартелей! — воскликнул Шомон.
— Алло! Инвалидов двенадцать — восемьдесят пять? Спасибо. Я бы хотел поговорить с полковником…
Еще одна пауза. Августин, громко сопя, потер нос рукавом своей ночной рубашки.
— Он должен сейчас сидеть один у себя в библиотеке, — задумчиво произнес детектив. — Я сказал ему, чтобы он ждал сообщения… Алло? Полковник Мартель?… Это Бенколин.
Он отнял трубку от уха. В комнате было очень тихо, настолько, что можно было отчетливо слышать ответ по телефону. Голос Мартеля звучал жутко, бестелесно, как будто с того света. Слабо, почти как писк, но очень отчетливо.
— Да, сударь, — произнес он, — Я ждал вашего звонка.
— Я говорил с вами недавно.
— Да?
— Я сказал вам, что буду вынужден отдать приказ о вашем аресте.
— Естественно, сударь! — Голос был нетерпеливый, резкий.
— Я сказал вам, что суд вызовет грандиозный скандал. Ваше имя, имена вашей дочери и вашей жены вываляют в грязи, над вами будут издеваться, злорадствовать; вам придется рассказывать все, что вам известно о вашей дочери, и о том, что вы сделали, в переполненном зале суда, среди фотовспышек и множества глаз; чернь, жуя сосиски, будет разглядывать вас, как диковинного зверя…
Режущий слух голос прервал его:
— Ну и что из этого, господин полицейский?
— Еще я спросил вас, есть ли у вас в доме какой-нибудь яд. Вы ответили, что у вас есть цианид, который, обратите внимание, действует быстро и безболезненно. Вы также сказали…
Он приподнял трубку так, чтобы холодный голос звучал еще громче.
— И я снова говорю, — отрезал полковник Мартель, — что готов заплатить за то, что сделал. Я не боюсь гильотины.
— Вопрос не в этом, полковник, — мягко произнес детектив. — Предположим, вы получите от меня разрешение в один миг, раз и навсегда, предать все это забвению…
Мари Августин шагнула вперед. Бенколин повернулся и свирепо цыкнул на нее; она отступила, и он спокойно продолжил:
— Вы завоевали право на это — если согласитесь попытать счастья.
— Не понимаю.
— Выпить цианид — вот ваше искупление, полковник. Я мог бы не давать этому делу хода. Связь вашей дочери с клубом, все ее прошлые похождения, ваши собственные действия — короче, все, что касается этого дела, никогда не станет известно. Клянусь. А вы знаете, что я держу свое слово.
Даже за многие мили телефонных проводов было слышно, как его легкие со свистом вбирают в себя воздух; я так и видел его перед собой, этого грузного старика, сидящего в своем массивном кресле.
— Что… вы имеете в виду? — хрипло спросил он.
— Вы последний в вашем великом роду, полковник. Ваше имя навсегда осталось бы незапятнанным для всех, кто его носил. И если бы я, представитель полиции, сказал вам, что у правосудия нет к вам претензий, что вы, полковник, должны оставить после себя свое славное имя, — слова его звучали холодно, кололи, как острые ножи, — незапятнанным и на недосягаемой высоте, кто бы ни пытался его опорочить… а ведь, в противном случае, сколько будет издевательств и злопыхательства черни! Всякий лавочник станет смаковать сплетни о распутстве вашей дочери…
— Ради Бога, — прошептал Шомон, глядя прямо перед собой. — Перестаньте его мучить!
— …о распутстве вашей дочери, о ее жалкой роли поставщицы живого товара в бордель… А вы могли бы избежать всего этого, полковник, с честью и без усилий, если бы решились испытать свое счастье игрока!
Голос в трубке хрипло, надломленно произнес:
— Я все же не вижу…
— Хорошо, позвольте мне объяснить. Цианид у вас далеко?
Голос прошептал:
— В моем столе. В маленьком пузырьке. В последние месяцы я временами думал…
— Достаньте его, полковник. Да, делайте, как я говорю! Достаньте пузырек и поставьте перед собой на стол. В нем — мгновенная смерть, почетная смерть. Посмотрите на него…
Оба молчали. Бенколин быстрее закачал ногой, облегченно улыбнулся, в глазах у него заиграли огоньки.
