столовой, ласкали на ходу другие ауры, и разноцветные ореолы ежились и отдергивались от прикосновений бесцветных щупалец.
— Правда, обалденный? — спросила Одра.
Дилан глухо застонал.
Я не ответила. Я смотрела на мистера Кисслера и чувствовала, как тяжелеют и прилипают к полу ноги. Как цепенеет все тело, а я все никак не могу отвести глаз.
Аура у математика была огромная, а вырастающие из нее щупальца расползлись по всей столовой. Огромная и совершенно бесцветная — хуже, чем бесцветная. Мертвая, как будто никогда и не сияла. Речь шла вовсе не о струе-другой.
Мистер Кисслер весь был стертого цвета. Целиком.
Я почувствовала, как к горлу подступила тошнота, а к глазам — слезы. В ушах ревело, все кругом плыло, у меня перехватило дыхание. Последнее, что я помню, — как меня вырвало двумя шоколадными коктейлями прямо на пол столовой.
7
Стертый
Тьма, Оглядываюсь... ничего не видно, хотя вокруг явно творится что-то странное... очень странное... по спине бегут мурашки. Почему я ничего не вижу? Ослепшая, перепуганная — даже земля подо мной трясется от страха.
И вдруг все кругом заливает неестественно яркий свет, и ко мне движется неясная фигура, окруженная переливчатым сиянием. Я почему-то знаю, что это женщина. Она подходит ближе, сияние слепит уже привыкшие к темноте глаза, и я жмурюсь, хоть и рада в душе, что свет разогнал темноту.
Женщина дотрагивается до моих век холодными пальцами, и, когда я открываю глаза, прохлада не исчезает, А вот незнакомки и след простыл. За то ко мне возвращается зрение, и все-таки лучше б я оставалась слепой, ведь крутом стены цвета криков, застрявших в горле жертвы.
— А-а-а-а-а-г-г-г-г-г-к-к-к-х-х-х, — заорала я и закашлялась, подавившись вырвавшимися из горла дикими звуками.
Открыла глаза и подскочила в постели.
Погодите секунду. А почему в постели?
Я заморгала и огляделась. Помню, я была в школе, а сейчас-то где? Не дома, это точно — из моего окна всегда виден океан.
— Лисси, — позвал знакомый голос.
Я снова моргнула, с трудом разглядела бабушку и хриплым голосом спросила:
— Где я?
— В комнате, — по обыкновению кратко ответила бабушка, и я наконец-то сообразила, что лежу в своей новой спальне.
Я не узнала ее, потому что до сих пор не привыкла к новому дому. Моя комната осталась дома, в Калифорнии.
— Что со мной?
Я все никак не могла понять, что произошло, почему я чувствую себя так, будто по мне проехался товарный поезд.
Бабушка озабоченно поглядела на меня, потрогала мой лоб тыльной стороной ладони и покачала головой. Ладонь была такой же прохладной, как узел между Трейси и Тейтом там, в школе.
— Это ты расскажи мне, что с тобой, Лисси, солнце мое, — мягко попросила бабушка.
— Я была в комнате, — попыталась припомнить я. — В темной. Потом зажегся свет, потом вроде женщина, а потом кошмар какой-то.
— Нет, не сон, детка. А то, что случилась в школе.
Я непонимающе: глядела на нее.
— В смысле?
— Тебя вырвало, и ты упала в обморок. Нам позвонили, но мамы с папой дома не было, и за тобой приехала я. Ты на секунду пришла в себя и забормотала какой-то вздор. А потом снова потеряла сознание, вздрагивала, стонала.
Очень жизнерадостная картина...
— Как же ты затащила меня на третий этаж? — спросила я.
— Помогли, — кратко ответила бабушка, и мне расхотелось допытываться дальше.
Скорей всего, она, как обычно, приказала первому встречному взвалить меня на плечи. Какой позор! А еще позорней, что меня стошнило на глазах у всей школы.
— Соберись, светик мой ясный, — велела бабушка, обозвав меня очередным нелепым прозвищем. — И вспомни: отчего тебе стало плохо?
Я сосредоточилась, и в памяти стали всплывать обрывки случившегося. Связующие лучи, призрачная рука, ссора Трейси и Тейта. Что-то там еще было с Трейси... Не помню.
И тут дверь распахнулась, и в спальню влетели мама с папой.
— Ну как ты? — задохнувшись, спросила мама.
Папа напряженно застыл в дверях — губы сжаты, аура тревожно дрожит, мелкие волны бегут по ней, как рябь по воде.
Я осознала, что мама ждет ответа и шепнула:
— Ничего.
— Я тебя увидела, — дрожащим голосом объяснила мама. — Съеженную, дрожащую...
Когда она заговорила, золотисто-бежевый ореол, окружавший отца, озабоченно потянулся к ней. Связь между родителями оказалась очень прочной, толщиной с мой кулак, а сейчас, когда папе хотелось утешить маму, она увеличилась еще больше: золотисто- коричневый поток слился с зеленым, полыхнула на миг белая вспышка.
Мама вздохнула с облегчением, можно только гадать, как она справляется с теми тяжкими образами, что роятся в ее сознании.
— Погоди, Кэти, — попросила бабушка, хотя мама и так молчала. — Расскажи нам, Лисси, что стряслось?
Я задумалась. Мы с Одрой пошли убирать подносы, она повернулась — показать мне кого-то... учителя математики. Одно только воспоминание о его ауре огрело меня по голове, как мешок с кирпичами. Я икнула, пытаясь подавить тошноту.
— Говори! — потребовала бабушка. — Что ты видела?
Папа выскользнул из комнаты, как только понял, что сейчас речь пойдет о Взгляде, и по пути погладил меня касанием ауры.
— Ну? — как всегда односложно поторопила бабушка.
— Стертый... — вздрогнув, прошептала я.
Бабушка вытаращила глаза так, будто у меня выросло три головы, зато мама все поняла.
— Цвет без цвета, — расшифровала она. — Лисси выдумала его, когда была маленькой.
Она сказала это таким тоном, словно стертый — просто детская страшилка, вроде домового под кроватью.
