— Он запрещает.
— Вот еще новости! Какой-то вахухлик раскомандовался! Тебе кто друг — он или я?
Павлик еще ниже нагнул голову и засопел.
— Тебе бы такого друга! Он… он знаешь, какой? Лохматый. Я не виноват, что вахухлик ко мне цепляется…
— Ну-ну, — сказал Карло. — Сегодня будешь спать в моей комнате, хорошо?
Павлик обрадованно кивнул.
— Посмотрим на твоего вахухлика, — сказал Карло. — Не грусти, Паоло! Будь мужчиной.
— Мне еще рано, — серьезно сказал Павлик. — Да и не получится.
— Почему? Знаешь, что главное в мужчине?
— Нет. А что?
— Уметь посмеяться над своим вахухликом. У каждого есть свой вахухлик.
— И у тебя?
— Конечно. Только редко появляется, засмеял я его. Знаешь, он теперь чистит зубы.
— Кто, вахухлик?
— Ага. Приходи, покажу его зубную щетку.
— Ну ты даешь!
Установки искусственной тяжести на планетах применять нельзя, потому что окружающие породы стягиваются к центру гравитационного поля, образуя компактную массу. Все это начинает медленно погружаться в поверхностный слой вместе с постройками и скалой, на которой должны располагаться гравитроны. Да и энергии требуется огромное количество. По этим причинам на базе действовало только естественное притяжение Эстабриона, который к планетным гигантам отнюдь не принадлежал.
Точно рассчитанным движением Карло оттолкнулся от пола, взлетел до потолка, оттолкнулся от него, опустился на пол, вновь взлетел. И так — четыре раза. Ровно столько требовалось, чтобы пройти «кузнечиком» коридор перед госпиталем. Усилием воли он заставил себя открыть дверь с надписью 'Посторонним в…'. Надпись эта давно стала лишней, в госпиталь никто по доброй воле не заходил. Потому что редко кто выходил в добром здравии.
Перед стеклянной перегородкой сидела Дженни и заплетала косу. Глаза у нее были заплаканные.
— Перестань, — сказал Карло — Первый раз, что ли?
— А если он все время маму зовет, — всхлипнула Дженни, — тогда что?
— Ничего. На вот, выпей.
— Порошковое?
— Какое еще? Коров у нас нет.
— А что у нас есть?
— Надежда.
— Ее нельзя есть.
Карло не ответил. Он подошел к прозрачной перегородке. За ней поместили Артура. Артур лежал с открытыми глазами, но эти глаза уже два дня ничего не видели. Вторые сутки без сознания. Перитонитом это называлось. И ни одного врача на всем Эстабрионе. И никакой связи с Кампанеллой.
Сквозь открытую дверь из коридора послышался скребущий звук. Дженни взорвалась.
— Да скажи ты ему! Второй раз приходит. Ангел ночи!
Карло выглянул. Так и есть. В коридоре стоял Абдулла с ящиками из-под галет. Глядя в потолок, он молчал. Своими запавшими глазницами, бледным лицом и пробивающейся черной бородкой он действительно напоминал ангела ночи.
— Рано еще, Абдулла, — мягко сказал Карло — Иди к себе.
— Ящики здесь оставить? — спросил Абдулла.
— Нет. Неси в мастерскую.
Два ящика Абдулла взял в руки, третий подцепил головой.
— Я посплю, пожалуй.
— Поспи, поспи.
— Ты в обсерваторию пойдешь? — спросила Дженни.
— Зачем?
— Говорят, вчера видели движущуюся точку.
— Не подтвердилось.
— А может, плохо определили координаты?
— Может быть. Но не слишком надейся.
Дженни опять взорвалась.
— Да я ни на что и не надеюсь, утешитель! Что ты, что Абдулла. Два сапога — пара! Один с ящиками прется, второй утешает: не первый, мол. Значит, и не последний, отец ты мой! А мне уже во как хватает тех, кто до этого…
Карло тихонько закрыл за собой дверь. Здесь утешать было действительно бесполезно Дженни ждала ребенка, и теперь Карло понял от кого.
Что ж, пусть проплачется как следует. А вечером к ней зайдет Ольга с морковкой. Когда грызешь морковку, умирать не хочется.
В оранжерее было тепло, больше двадцати градусов. При меньшей температуре зелень плохо росла, поэтому энергию не жалели, под потолком сияли устаревшие аргоновые лампы, для охлаждения которых требовались водяные рубашки.
Карло обошел фитотроны со всходами соевых бобов, бегло осмотрел корни, погруженные в питательный раствор. Плесени вроде не было, но листья кое-где пожелтели.
— Ольга, ты здесь?
— Здесь, — сказала Ольга.
В своем зеленом комбинезончике она находилась почти рядом, но поди заметь.
— Калия, что ли, не хватает?
— Где?
— Здесь, в соевых боксах.
— Нет, с аммиаком перестарались. Уже отрегулировала. Ты чего такой скучный?
— Артур.
— А-а. Брось, не думай.
— Да я и не думаю. Думать вредно. Я чувствую.
— Хочешь морковку?
— Дьявол! Какая сейчас морковка?
— Жить все равно надо.
— Для чего?
В ее зеленых глазах мелькнула боль.
— Послушай, если мы пораскисаем, что будет с маленькими?
Карло вздохнул.
— Овощ отдай Павлику.
Ольга рассмеялась.
— Думаешь, я ему не припасла? Грызи без угрызений.
Морковка была большой, желтой, с белесыми волосками и просвечивающим кончиком. Карло съел ее всю, включая обломыши ботвы. Нет ничего приятнее сочного морковного хруста, когда за стенами — минус сто семьдесят семь.
– Спасибо. Веришь, что все же прилетят?
— Зачем обязательно во что-то верить? Верить тоже вредно. Живу себе, вот и все. И тебе советую.
— Устал я, Оля. Каждое утро думаю, как бы не сломаться.
— Приходи ко мне ночью. Чтобы утром не думать.
Карло вспомнил ее жаркие губы.
— Ох, чтоб я без тебя делал…
— Наверное, что-нибудь глупое.
Карло смутился. Ольга была не самой старшей, но почему-то всех понимала. Как взрослая. Вот и сейчас глянула мельком, искоса, но так, что все стало понятным. Поцеловать ее он не решился. Боялся не остановиться.
Когда он ушел, Ольга вынула припрятанную в листве куклу. Журчала вода. Свежо пахло созревающими огурцами. Жужжали пчелы и цветочные мухи. В оранжерее было не очень тоскливо, здесь все хотели поработать, и Ольга всем разрешала. А потом исправляла промахи, вроде передозировки аммиака. Она понимала не только людей, но и растения. Причем растения — даже лучше.
Гроб поставили в гимнастическом зале. Ольга положила на Артура цветы фасоли, заглянула ему в лицо и отошла. Все молчали, даже исплакавшаяся Дженни. Тихо играла музыка. Маленькие стояли отдельной группкой, посматривали тускло, равнодушно.
— А когда я умру, анемоны уже вырастут? — спросил Павлик. — Сестра говорила, что мама очень любит анемоны. Любила…
Сестра Павлика умерла в прошлом году. Работала в оранжерее, поранила палец. Через несколько дней начались судороги. Никто не знал, как ей помочь. Кричать она уже не могла, только страшно выгибалась. Язык откусила…
