Конец пути

Вглигги блуу Фслаки фслаки фею.

Он подтолкнул очки по переносице вверх. Услышал что-то? Да нет. Он вернулся к письменному столу и вроде как сел за книжки, повернувшись к нам спиной. Спектакль, судя по всему, был окончен. Хотя — погодите-ка, один момент — ну, точно! Он повернулся совсем чуть-чуть, и мы увидели: заткнув старательно кончик языка в угол рта, Джо мастурбировал и ковырял при этом в носу. И напевал, должно быть, в такт задорную песню.

Ренни была уничтожена. Она закрыла глаза и прижалась лбом к подоконнику. А я стоял с ней рядом, вне пробивавшейся из ярко освещенной комнаты полоски света, и гладил, гладил ее по голове, нашептывая ей на ухо на том лишенном грамматики и слов безумном языке, которому она меня обучила, чтобы успокаивать лошадей.

Глава шестая В сентябре настало время повидаться с Доктором

В сентябре настало время повидаться с Доктором еще раз: и как-то утром, в первую же неделю месяца, я поехал в Центр Ремобилизации. Погода была чудесная, и изрядное число других его пациентов, весьма немолодых мужчин и женщин, принимали воздушные ванны, рассевшись рядком у самого крыльца кто в креслах-каталках, кто в допотопных камышовых креслах. Как обычно, глядели они на меня исподлобья: любого рода визитеры, в особенности же визитеры моих лет, на Ферму забредали нечасто и прием встречали отнюдь не самый сердечный. Не обращая внимания на их суровые взгляды, я пошел засвидетельствовать почтение миссис Доки, сестре-регистраторше. Я нашел ее в приемной, Доктор был там же.

— Здравствуйте, Хорнер, — просиял Доктор.

— Здравствуйте, сэр. Добрый день, миссис Доки.

Миссис Доки, большая мужиковатая баба, кивнула в ответ, как то и было у нее заведено, не говоря ни слова, а Доктор велел мне подождать его в Комнате Директив и Консультаций, каковая, вместе со столовой, кухней, приемной, ванной и Комнатой Процедур, занимала первый этаж этого старого каркасного дома. Верхний этаж переделали — убрали перегородки между бывшими там когда-то спальнями и сделали два больших дормитория, мужской и женский. У Доктора наверху тоже была своя маленькая спальня, а еще там были две ванных комнаты. Я тогда и понятия не имел, где спит миссис Доки, да и вообще, ночует она на Ферме или нет. Она была женщина до крайности необщительная.

В первый раз я встретил Доктора по чистой случайности — по счастливой случайности — 17 марта 1951 года в помещении, которое на Пенсильванском вокзале в Балтиморе считается главным залом ожидания. Произошло это на следующий день после моего двадцать восьмого по счету дня рождения; я сидел на одной из вокзальных скамеек, и рядом со мной стоял чемодан. Я пребывал в необычайнейшем из состояний: не мог пошевелиться. За день до этого я выписался из бывшей своей меблирашки в «Брадфорде», заведении гостиничного типа на углу Сент-Пол и Тридцать третьей, принадлежавшем университету Джонса Хопкинса. Я жил там с сентября прошлого года, когда, безо всякого энтузиазма, поступил в аспирантуру и начал работать над диссертацией, которую должен был, согласно учебному плану, закончить к июню следующего года.

Однако 16 марта 1951 года, сдав устный экзамен, но даже и не приступив еще к работе над самой диссертацией, я собрал чемодан и съехал с квартиры, чтобы просто куда-нибудь прокатиться. Приучившись с недавних пор не слишком интересоваться причинами и биографическими подробностями, я склонен приписать сей порыв обычному именинному синдрому, той разновидности сплина, которая близко знакома достаточно большому количеству людей, что, в свою очередь, освобождает меня от необходимости давать дальнейшие пояснения. Именинный синдром, скажем так, напомнил мне, что у меня нет никаких самоочевидных причин издеваться над собой, чем я, собственно, и занимался вплоть до семи часов вечера 16 марта 1951 года. В кармане у меня было тридцать долларов и еще какая-то мелочь; упаковав чемодан, я взял такси, доехал до Пенсильванского вокзала и встал в очередь к билетной кассе.

— Слушаю вас? — сказал кассир, когда очередь дошла до меня.

— Хм — вам это может показаться театральным, — сказал я, несколько смешавшись, — но у меня тридцать долларов или около того, и я хочу куда-нибудь уехать. Не будете ли вы так любезны сказать мне, докуда я могу добраться с этой станции, ну, скажем, за двадцать долларов?

Кассир не выказал ни тени удивления. Он подарил меня понимающим, если не сказать сочувственным, взглядом и сверился с чем-то вроде таблицы.

— Вы можете доехать до Цинциннати, штат Огайо, — сообщил он. — Можете доехать до Крестлайна, штат Огайо. Так, поглядим еще — вы можете доехать до Дейтона, штат Огайо. Или до Лимы, штат Огайо. Вот, кстати, славный городишко. У моей жены родственники как раз живут неподалеку от Лимы, штат Огайо. Хотите туда?

— Цинциннати, Огайо, — неуверенно повторил я. — Крестлайн, Огайо; Дейтон, Огайо и Лима, Огайо. Огромное вам спасибо. Я еще подумаю, а потом подойду за билетом.

Итак, я отошел от окошка билетной кассы и сел на скамейку в самом центре зала ожидания, чтобы принять решение. Вот там-то у меня и вышли все мотивы, вроде как в машине кончается бензин. Причины ехать в Цинциннати, Огайо, у меня не было ровным счетом никакой. Как и причины ехать в Крестлайн, Огайо. Или в Дейтон, Огайо; или же в Лиму, Огайо. Не было также причин ехать обратно в «Брадфорд», как, по большому счету, и вообще куда бы то ни было ехать. Причин не осталось никаких и ни для чего. Мои глаза — если воспользоваться несколько неточным наблюдением Винкельмана насчет глаз античных статуй — были слепы для здешнего мира, глядели в вечность, созерцали конечные пределы, а если уж доходит до такого, резонов делать хоть что-нибудь просто не существует — даже сфокусировать глаз и то незачем. Кстати, может быть, именно по этой причине статуи и стоят себе смирно. Болезнь, называемая космопсис, то бишь космическое зрение, овладела мной. Когда на тебя такое находит, чувствуешь себя примороженным, совсем как лягушка-бык, которой фонарь охотника ударит прямо в глаза, вот только при космопсисе нет никакого охотника и нет хватательного движения руки, чтобы прервать состояние транса, — есть только свет.

Вокруг меня суетились близорукие твари, вбегали и выбегали из дверей, ведущих на платформы; поезда прибывали и убывали в неизвестную мне даль. Женщины, дети, торговцы мелочным товаром, солдаты и носильщики неслись через зал ожидания, пытаясь поспеть к отходящему поезду, а я сидел, недвижный, на скамье. Чуть погодя Цинциннати, Крестлайн, Дейтон и Лима выветрились у меня из головы, и место их заняла ключевая фраза, камертон моего сознательного бытия, Пепси-кола в точку бьет, произносимая — про себя, естественно — медленно и с подвыванием, на манер оракула. Потом и она, в свою очередь, растаяла во мгле, и ничто не пришло ей на смену.

Если вы похожи на бродягу, вряд ли вам удастся спокойно провести всю ночь на вокзальной скамье, даже и на самом оживленном терминале, однако если вы одеты более или менее прилично, имеете при себе чемодан и сидите прямо, ни полицейские, ни станционный персонал вас не тронут. Я сидел на том же самом месте, в той же позе, когда на следующее утро до чумазых вокзальных окон дотянулось солнце, и, согласно природе недуга, наверное, просидел бы так до второго пришествия, если бы где-то около девяти утра юркий маленький человечек лет пятидесяти не остановился прямо напротив меня и не уставился мне прямо в