Конец пути

заслуживает уважения. А если это говорит тебе человек, которого ты любишь и которому веришь, и если он искренне раскаивается в том, что сделал, тогда, я думаю, на этом и вовсе можно порешить.

— Но если человек тебе такое сказал, — ответил мне Джо, — если он вынужден был такое сказать, как ты можешь после этого судить, оправданы ли та любовь и то доверие, благодаря которым, по твоим словам, на том и можно порешить?

И в самом деле — как? Я мог бы ответить ему, что представить, как я бы дошел до такого вопроса, я просто не в состоянии, зато вполне способен представить себе в этой ситуации человека по имени Джо Морган.

— Нет, Джейк, так дело не пойдет, — сказал Джо и как-то вдруг засобирался. — Если это и есть твой ответ, не знаю, как смогу с тобой дальше общаться, а если это еще и ответ Ренни, не знаю, как я смогу дальше общаться и с Ренни тоже. Такой ответ просто не вписывается в космос Джо Моргана. Может быть, я в неправильном космосе, но только в нем я вижу возможность наладить по-настоящему серьезные отношения. А еще тебе, наверное, следует знать, что Ренни едва ли не во всем винит только тебя.

Не могу сказать, что это меня совсем не удивило, но я только наморщил лоб и сделал уголком рта что-то вроде быстрого звука «ц».

— Не вижу, почему бы тебе ей не поверить, — отчеканил я.

— А ты считаешь, что на нее это очень похоже, не так ли? Женщины, они вроде как и должны таким образом поступать, а?

— У меня нет определенного мнения по этому поводу, — сказал я. — Или нет, я скорее придерживаюсь обоих мнений сразу.

После этого моего заявления Джо дернулся, сжал кулаки и вышел вон.

Я мог бы сказать, что этот разговор меня разбередил, но точнее было бы, наверное, другое слово: он оставил меня в состоянии крайнего возбуждения, и мандраж мой был от возбужденности, а не от чувства вины, тот самый мандраж, который остается обыкновенно после долгих и сложных споров, — он не то чтобы приятен, но и неприятным его не назовешь, он бодрит, он освежает голову, он возникает после всякой дуэли двух разных артикуляций, двух способов выражать себя, где дуэлянты ставят на кон базисные ценности и где игра — даже если это всего лишь игра — всегда идет всерьез.

Артикуляция! Ты, с точки зрения Джо, была бы моим абсолютом, если бы я вообще мог таковой иметь. Как бы то ни было, только в отношении тебя я чувствовал порою, и не раз, то, что полагается, наверное, испытывать по отношению к абсолютам. Претворять пережитое в речь — то бишь классифицировать, подводить под категории, под концепции, под грамматику, под синтаксис — всегда и всюду означает предавать пережитое, фальсифицировать его; но только с таким вот преданным и оболганным опытом и можно иметь дело, а только имея с ним дело, чувствуешь себя человеком, который жив и шевелится. Вот потому-то, когда мне вообще случалось об этом думать, я отзывался на прециозный этот обман, на это ловкое, искусное мифотворчество с тем отчаянным весельем сердца, с каким работает любой художник. Когда мои мифорежущие бритвы бывали остро отточены, какая же славная была игра — сечь направо и налево, рубить реальность в капусту. Во всех прочих смыслах я в гробу ее видал, эту самую артикуляцию.

Глава девятая Во что, среди прочего, я не счел нужным посвящать Джо Моргана

Во что, среди прочего, я не счел нужным посвящать Джо Моргана (поскольку это означало бы, что я и дальше намерен сам себе рыть яму): мне по временам не составляло труда придерживаться, с великолепно сбалансированным равнодушием, противоположных, или по меньшей мере противостоящих точек зрения на один и тот же факт. Если принять во внимание общую мою психическую ригидность, это у меня получалось, пожалуй, даже слишком легко. Так, мне казалось, что Доктор — шизик, но и умница тоже; что Джо блестящ и что он нелеп; что Ренни разом сильная и слабая; и что Джейкоб Хорнер — сова, павлин, хамелеон, осел и попугай, сбежавший из средневекового бестиария, — великан и в то же время карлик, полнота и вакуум, и восхищения достоин, и презрения. Если бы я попытался втолковать все это Джо, он бы тут же занес полученные данные в разряд доказательств того, что я попросту не существую: мне же казалось, что из данного обстоятельства с одинаковым успехом можно сделать как этот, так и прямо противоположный вывод. Я пускаюсь в объяснения с одной- единственной целью: сделать предельно ясным смысл слов, когда я говорю, что разом был шокирован и ни капли не был удивлен, что мне было противно и приятно, что ощутил я и возбуждение, и в то же время скуку, когда, на следующий вечер после описанного выше разговора, ко мне на квартиру явилась Ренни. Лекции в тот день я отчитал на славу, ловко жонглировал герундиями, частицами и инфинитивами, и собственное красноречие снабдило меня впрок полярными чувствами вины и полной при том беспечности в отношении дела Морганов.

— Мать моя женщина! — сказал я, когда ее увидел. — Давай, давай заходи! Тебя что, уже успели отлучить от церкви?

— Я сюда ехать не хотела, — коротко сказала Ренни. — Я вообще не хотела тебя больше видеть, Джейк.

— Вот оно как. Но люди-то, они ведь делают только то, что желают сделать.

— Джейк, это Джо меня заставил. Он мне сказал, чтобы я шла к тебе. Здесь, по сценарию, должна была взорваться бомба, но у меня в тот день настроение было не взрывоопасное.

— И за каким, прости за любопытство, чертом?

Ренни отыграла дебют недрогнувшей рукой, мрачновато и твердо, но вот теперь она запнулась и не смогла или не захотела ответить на мой вопрос.

— Он выгнал тебя из дому?

— Нет. Ты что, не понимаешь, зачем он меня сюда прислал? Пожалуйста, не заставляй меня объяснять! — На грани слез.

— Если честно, понятия не имею, Ренни. Мы должны переиграть сцену преступления на более внятный для анализа манер, так, что ли?

Что ж, на этом ее самоконтроль вышел весь; и она, понятное дело, принялась мотать головой. И так уж вышло, что Ренни показалась мне невероятно привлекательной. Просто до ужаса. Она явно многое пережила, перестрадала за последние несколько дней, и, как в случае с усталостью и силой, это придавало ей невыразимое очарование, свойственное порой глубоко страдающим женщинам. Во мне шевельнулось нежное, на любовь похожее чувство.

— Это все такой кошмар, я просто места себе не нахожу, — сказал я и положил ей руку на плечо. — Ты и представить себе не можешь, как я переживаю за Джо, и за тебя еще того сильней. Но по-моему, он пытается из всего из этого устроить какой-то балаган, тебе не кажется? Большей нелепости, чем прислать тебя сюда, и выдумать не выдумаешь. Это что, такой вид наказания?

— Никакой нелепости тут нет, это ты их всюду ищешь, — сказала Ренни со слезами в голосе, но очень убежденно. — Конечно, для тебя по-другому и быть