Медузой. И тогда (с этим последним - в скобках, через плечо - взглядом на Андромеду и мою наивную грезу об омоложении: с муками умершая некогда любимая, счастливого тебе пути. Прощай! Прощай!) я отбросил ведовской кинжал, переступил порог, зажмурился, принимая ее со всеми сложносоставно-предопределенными обязательствами, - жестокий выбор! нежная плоть! - откинул посреди поцелуя ее пресловутый капюшон, открыл глаза.
- Теперь мы можем поговорить?
Сердце мое, - всю ночь.
- Ночь наполовину прошла.
Так было и с моей жизнью. Т. е.:
- Хорошо. У нас еще полночи.
И то же на следующую ночь, и на следующую, и на следующую, пока не выгорят даже сами наши звезды. И половину каждой из них я буду разворачивать свой рассказ, пока он не станет нашим, и половину каждой из них мы будем разговаривать друг с другом. Столь многое нужно сказать.
- Но многое в словах не нуждается.
А половина вечности - тоже вечность. Как ты полагаешь, сколько мы уже пробыли здесь, наверху, любовь моя? Три ночи? Три тысячи лет? Почему ты думаешь…
- Все вопросы задаешь ты. Давай лучше по очереди. У меня их семь.
И у меня. Один…
- Еще не первый. Мне нравится наша история и то, как она рассказана, но мне непонятны один или два момента. Например, аллитерации.
Тут уж ничего не попишешь, я же торчу на буквах, буквально задвинут на письменах. Взгляни на II-F-2 - мои каракули в Сахаре, или на эпистолы 'Персеиды', отправленные между II-A и -В…
- Баста. Один?
Мы не одни. Кто здесь еще?
- Все, кто был по существу. Тут тоже ничего не попишешь. Видишь ли, мои глаза… по условию Афины… каждого, на кого я бросила взгляд в твоем последнем предложении, я осудила превратиться в звезды - кроме каменного Финея, который вновь обрел плоть и кровь. Не спрашивай почему.
Думаю, что знаю, и благодарю.
- Выше всех Кефей, он, разговаривая сам с собой, вознесся первым. С ним Кассиопея, я расположила ее чуть ниже…
Зрелище что надо. Впрочем, тебе не обязательно было включать сюда моих бывших тестя и тещу, но мне и в самом деле был симпатичен старый Кефей. Интересно, не повторяет ли он все свой монолог.
- Как, возможно, и все мы. Я думала, ты захочешь, чтобы под рукой были все. Если их искать, свои проблески можно обнаружить даже и в Кассиопее. Вверху слева взлетает Пегас…
Хорошо, что ты его опекаешь.
- Персей…
Интересно, как выглядели бы наши. Это не вопрос.
- Знаю. Итак. Сбоку от него, прямо у меня над головой, Андромеда; она смотрит то ли на отца, то ли на волосы своей матери.
Над нами…
- И снова в оковах, но пойми правильно мои мотивы. Она выше всех только первую половину ночи, а ее цепи - драгоценности на висках, сосках, чреслах и лодыжках, там, где, если хочешь знать, она и в самом деле носила украшения, когда ты впервые ее повстречал.
А.
- Не дуйся: с точки зрения твоего рассказа ее как раз и характеризуют те узы, которые она ненавидела. Я имею в виду ее бессмертную составляющую, задеть которую невозможно, что бы ни чувствовала при этом ее смертная компонента.
Я не сержусь. Спасибо тебе за этот сияющий образ, Медуза. А что поделывает в эти дни ее смертная составляющая?
- Сейчас не твоя очередь. Под левой ногой у тебя, наконец, Кет - и тоже со своей историей, если кому-то придет в голову ее рассказать: чудовищная судьба - родиться чудищем.
Ну а кто завис на буквах? Это не вопрос.
- К ним я подвесила тебя. Сказать, сколь ярки твои звезды? Тоже н. в.
Только про дельту Персея, пожалуйста. Ее величину.
- Это не в счет.
Тогда отвечай. Я не забыл ошибку Каликсы в I-F-1. И кстати, кто в Хеммисе воплощал все это в камне?
- Если хочешь сделать меня счастливой, забудь, пожалуйста, и картину, и художника, а тема ее, напоминаю, исходила от меня. Что касается звезды, которой ты столь вульгарно интересуешься: ее величина вполне достаточна и постоянна, положись на мое слово, поскольку она стоит у меня прямо перед глазами всю ночь напролет до скончания века. Просьба о чем-то большем свидетельствовала бы о твоих прискорбных наклонностях - ты ведь знаешь, я могу быть с тобой только выше шеи.
Даже не иметь возможности тебя увидеть! Только краем глаза замечаю я время от времени какое-то мерцание. Ты никому там не подмигиваешь?
- На самом деле, Персей, сейчас моя очередь! И к твоему сведению - ну да, это тоже в счет, так что я сейчас спрошу тебя дважды подряд, - мой правый глаз, в отличие от твоей драгоценной Дельты П., имеет переменную величину. Если я кому-то и подмигиваю, то разве что этому жалкому миру под нами, от которого так рада отделаться. Вернемся к твоему рассказу: как бы я ни и т. д., не слишком ли все же вычурен его стиль?
Бесподобная Медуза, преблагая моя спасительница, оставь эти вопросы. Я не имею ничего против переспать время от времени с критиком, но не хотел бы провести с ним вечность. Это уже второй. Ну что, третий?
- Ты дьявольски поднаторел во всей этой кухне! Рассуди, милый, что если бы 'Персеида' не была моим любимым сказанием, мне пришлось бы вызвездить нас в каком-то ином - с более выигрышной ролью для меня и менее для тебя. А сейчас я все же задам еще один литературный вопрос: перед самой развязкой, когда Андромеда бросается между тобой и Данаем… Разве ты не согласен, что это мелодраматично?
О небо, ну конечно. На самом деле, с этой точки зрения - просто напыщенный китч. Как в наше время, рискну сказать, и вся эта история. Но так оно все и было, и мы тогда вели себя не как стереотипы, а как архетипы, не миф, а реальность. Твое собственное свободное ваяние, такое в свое время реалистичное, готов поспорить, сейчас стало легендарным. Вот так-то.
- Сдаюсь.
А я пасую, покуда ты расспрашиваешь меня о повествовательной технике.
- У меня все же остался еще крошечный вопросик. Что там с желудочком и предсердиями - в развязке? По правде, я не вполне разобралась в этой метафоре.
Как и я тогда в своем сердце.
- А теперь?
Теперь моя очередь. Посмотрим. Почему Кассиопея полночи проводит головой в океане?
- Если бы ты мог спросить ее сам, она бы ответила, что моет волосы; на самом же деле
