искусстве нашем работали. И сейчас работают. И у всех у них в жизни нет другой заботы, кроме манежа, кроме мастерства. Все отдают для цирка! А ты? Ты так согласна?
— Я согласна, — очень строго, точно клятву, произнесла Клавдия.
И тогда, приняв у нее из рук какаду Илюшу, ласково дунув ему на перышки, Столбовая сменила гнев на милость:
— Ладно уж, коли так. Следи за мной внимательно, учись!
Часть третья
Глава первая
В последних числах июня, безветренно-тихим утром (синоптики в прогнозах не ошиблись) со взлетной полосы одного из крупных европейских аэропортов поднялся самолет, взявший курс на Москву.
Человек остается человеком и в заоблачной выси. Не прошло четверти часа, как в стоместном салоне наладилась обычная дорожная жизнь: стюардессы разносили завтрак, пассажиры завязывали знакомства. Лишь один из них сохранял полнейшую отрешенность. Не шевельнулся он и тогда, когда с подносом в руках приблизилась стюардесса. Сперва ей показалось, что пассажир уснул. Но тут же встретилась с открытыми совиными глазами, окруженными воспаленной каемкой. Взгляд этих упорно бодрствующих глаз был под стать прочим чертам лица: тонкому носу, лезвиеподобным, плотно сомкнутым губам, удлиненным, как бы притертым к облыселому черепу ушным раковинам. Он не был красавцем, этот пассажир.
Господин Дезерт, крупнейший цирковой импресарио, находился в возрасте, давно позволявшем отпраздновать солидный юбилей. Однако он не только не задумывался об этом, но, напротив, при первом же осторожном напоминании строго оборвал своего секретаря: «Юбилеи хороши для тех, кто располагает свободным временем. У меня такого времени нет!»
И все же, несмотря на всю свою занятость, несмотря на то, что переговоры с Союзгосцирком вполне мог бы завершить один из помощников, Дезерт пожелал самолично отправиться в Москву. Тому имелись причины, о которых вслух он не желал распространяться.
Месяц назад, принимая у себя управляющего Союзгосцирком, импресарио впервые испытал нечто схожее с неуверенностью. Откуда могла она возникнуть? Прокатное агентство Дезерта занимало прочное положение во многих странах мира; считалось бесспорным, что номера и аттракционы, поставляемые агентством, относятся к лучшему из того, чем располагает международный цирк. Пусть другие импресарио, желая поразить воображение клиентов, ведут переговоры в кабинетах, сверкающих богатой обстановкой. Контора Дезерта была иной. Она занимала более чем скромное помещение: вход прямо с улицы, несколько потертых стульев, на единственном столе единственный телефонный аппарат, полное отсутствие справочных записей; отличаясь цепкой памятью, Дезерт того же требовал и от своих сотрудников. Именно этот контраст между подчеркнуто убогой обстановкой и теми крупными, неизменно прибыльными делами, что в ней вершились, безошибочно действовал на клиентов, лишал их привычных ориентиров, делал податливее, беззащитнее.
Управляющий Союзгосцирком оказался, однако, вылепленным из другого теста. С первых же минут беседы он показал себя не клиентом, а представителем равной стороны. Учтиво улыбаясь, ни в чем не нарушая корректности, подобающей гостю, управляющий вместе с тем не скрывал критического отношения ко многому из того, что в западном цирке почиталось первоклассным. Сперва Дезерт заподозрил в этом хитрое намерение — сбить цену чужому и тем самым возвысить свое. Но затем, продолжая переговоры, понял, что представитель «Цирка Москвы» (термин, полюбившийся заграничной рекламе) и в самом деле убежден в превосходстве советского циркового искусства и, более того, может сослаться на тот успех, какой повсюду сопровождает гастроли советских цирковых артистов. Именно это и побудило многоопытного импресарио принять приглашение управляющего. Дезерт решил посетить Москву и заодно выяснить, в какой мере советский цирк угрожает стать конкурирующей силой.
Серебрясь на солнце, сверкая круглыми иллюминаторами, самолет продолжал свой дальний рейс. Стюардесса, поставив поднос, двинулась дальше. Ничто не мешало Пьеру-Луи Дезерту думать о своих делах, о себе самом.
Как бы в цирковых кругах ни было известно его имя, оно всегда сопровождалось уменьшительной приставкой — «младший» или «последний». Но кому же тогда принадлежало звание «старшего»? Отцу? Нет, и он — Франсуа-Анатоль Дезерт, два десятилетия назад закончивший свой бренный путь, — не обладал этим именем. Старшим, доподлинно старшим звали лишь одного из Дезертов—самого первого, основоположника, родоначальника, Рене- Огюста. По сей день немало историй рассказывалось о нем.
Рассказывалось, будто еще в тридцатые годы прошлого века на рыночных площадях юга Франции появился некий полупаяц-полудрессировщик, труппу которого составляла всего-навсего дюжина белых мышей. После каждого представления, не щадя спины при низких поклонах, этот паяц обходил зрителей с протянутой тарелкой. Можно ли было предположить, что медяки, падавшие на дно тарелки, послужат основанием капиталу, который в дальнейшем, словно рычаг, повернет и перевернет старинное цирковое дело.
Далее рассказывалось, что несколько лет спустя Рене Дезерт (он-то и был безвестным паяцем!) перекочевал в Алжир и, разбив на знойном берегу палатку, стал помимо белых мышей демонстрировать отлично дрессированную собаку-математика. Позднее, за сходную цену продав палатку со всем содержимым, Дезерт исчез в глубинах Африки. Назад вернулся владельцем трех берберийских львов. Как рычали они, как метались по клетке-фургону, тщетно пытаясь укрыться от вездесущего бича и докрасна раскаленных железных прутьев! Дезерт добился своего: сломил их лютость. Обучив зверей прыгать через обруч, кататься на деревянном шаре и становиться в пирамиду, он положил основание зверинцу, и в дальнейшем зверинец этот пополнялся самыми экзотическими видами хищников: ловкий укротитель сумел завязать и упрочить торговые связи с царьками и старейшинами отдаленных негритянских племен.
И еще рассказывалась история о том, как, войдя в доверие к влиятельному марокканскому купцу, Рене вероломно похитил его дочь, а затем, под угрозой скандальной
