огласки, добился отступного. Если же прислушаться к другой версии, Рене с похищенной женщиной не расстался, она родила ему сына, но переезда в Европу не выдержала и угасла под чужим, неприютным небом. И вот тогда-то, именно тогда оглашен был брачный контракт некогда безвестного паяца и прекрасной Эрнестины, наследницы одного из крупнейших на континенте цирков. Как удалось Рене завоевать ее гордое сердце — остается загадкой. Но он добился победы, Эрнестина усыновила Франсуа-Анатоля, слишком смуглого для чистой европейской крови. Уже к восьмидесятым годам имя Дезерта становится синонимом новой цирковой формации — той, что равно включает в круг своих интересов цирки и зверинцы, закупку зверей и их дрессировку, показ на собственных манежах и прокат в другие цирки.
Годы шли, но энергия Рене Дезерта оставалась неистощимой. Иногда же, отрываясь от дел, он с гордостью смотрел на сына: растет, мужает второй Дезерт — Франсуа-Анатоль, слишком смуглый для европейца, но зато наделенный африканским огневым темпераментом. Особенно это сказывалось в любви к лошадям — самым диким, строптивым, необъезженным. Казалось, для гибкого черноокого юноши нет большей отрады, чем скакать через любые препятствия, с каждым новым барьером усмиряя конское своеволье, а затем, сойдя со взмыленного коня, прижаться щекой к его трепещущим ноздрям. Заметив эту склонность, Рене Дезерт поручил воспитание сына своим берейторам, а в дальнейшем отдал ему лучшую конюшню. Отсюда новая страница в истории семейства.
С рассвета и далеко за полдень находясь на манеже, Франсуа Дезерт упорно овладевал искусством конной дрессировки. Лошадей приводили и уводили, конюхи от усталости едва держались на ногах, а Франсуа — все тот же сгусток неубывающей энергии — лишь восклицал гортанно: «Живей! Еще живей!» Он был во всем не укротим: нерасторопного берейтора мог опрокинуть бешеным ударом кулака, непослушной лошади вонзиться зубами в ухо. Зато конюшня, которую выводил на манеж, равных себе не имела: богатейшая сбруя, тончайшая подобранность по мастям, искуснейшая дрессировка. А карусели! По свидетельствам очевидцев, в этих пышных конных каруселях иногда, не считая пони, было занято до пятидесяти — шестидесяти голов!
Да, Дезерт-второй был непревзойденным мастером конного цирка. Когда же умер отец, основатель рода, Франсуа доказал, что умеет так же крепко и расчетливо хозяйствовать. Делу, начатому Рене, он придал новый размах. Именно он, Франсуа Дезерт, сохранив для вывески такие привычные названия, как «зверинец» и «цирк», одновременно ввел в обиход новый термин — «цирковое предприятие». И действовать стал соответственно с этим.
В то время, на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, в Америке гремело имя Фенеаса Тейлора Барнума, создавшего новую цирковую разновидность — гигантский передвижной шатер, под сводом которого представление разворачивалось сразу на трех манежах. Предприимчивому американцу становилось тесно на своем континенте, все настойчивее приглядывался он к европейскому рынку. Не в пример многим другим цирковым директорам, Франсуа Дезерт не спасовал перед напористостью Барнума, вступил с ним в секретные переговоры и добился взаимовыгодного раздела сфер влияния.
Жизнь Дезерта-второго во всем без исключения могла бы быть удачной, но тому мешало одно: третий Дезерт — Пьер-Луи, сын Анатоля и внук Рене, — с детских лет выказывал полнейшее равнодушие к цирку. «Я не могу поверить, что ты мой наследник!» — то горестно, то гневно восклицал Анатоль, видя на скамье амфитеатра безучастную фигуру сына. Иногда же, не довольствуясь словесными увещеваниями, впадая в такую ярость, что сквозь смуглую кожу явственно проступала белизна, изо всей силы щелкал шамбарьером: «На манеж! Сейчас же на манеж!» Мальчик, затем юноша, наконец молодой человек, покорно поднявшись, шел к отцу. Но и сейчас выражение его лица оставалось отсутствующим, и тогда Франсуа Дезерт брезгливо отворачивался: «Уходи! Ты мне не сын!»
Не оттого ли, утратив к старости былую конную страсть, Дезерт-второй с безудержностью предался новой, биржевой страсти. Пусть хоть эта игра напоследок будоражит кровь — все лучше, чем оставлять состояние выродку. Свои последние годы Франсуа-Анатоль Дезерт провел над биржевыми сводками, чуть ли не круглые сутки отдавая телеграфные и телефонные распоряжения маклерам, что играли для него на биржах — сегодня в Нью-Йорке, завтра в Берлине или Лондоне. Азартнейшая игра в конечном счете привела к такому проигрышу, что всякий другой наследник на месте Пьера-Луи счел бы себя безнадежно разоренным: под молоток ушли и цирки и зоопарки.
Пьер-Луи и тут не изменил себе. Хладнокровно проводил отца на кладбище. Вернувшись с похорон, хладнокровно подвел итог потерям. Да, средств оставалось немного. Но ведь и дед когда-то начинал с дюжины мышей. Вскоре основано было прокатное цирковое агентство, и тут-то обнаружилось, что именно в этой сфере Пьер-Луи Дезерт не имеет себе равных.
Появляясь в зрительном зале, он с неизменным бесстрастием взирал на манеж. Совиные, окруженные воспаленной каемкой глаза смотрели непроницаемо, но артисты трепетали, встречаясь с этим будто бы безразличным взглядом: каждому было известно — хозяин прокатного агентства зря ничего не смотрит, всегда и во всем изыскивает и подсчитывает выгоду для себя. Только выгоду! Любой ценой, во что бы то ни стало выгоду! Путь, начатый дедом на рыночной площади, внук завершил созданием агентства, вскоре настолько захватившего цирковой рынок, что оно всевластно начало диктовать свои законы — законы жесточайшей купли, продажи, перепродажи циркового артиста.
Таков был Пьер-Луи Дезерт, направлявшийся в Москву. Он знал, что нередко его именуют «младшим» или «последним». Пожимал плечами: пусть называют как угодно. И все же иногда ловил себя на глубоко запрятанной уязвленности. Разве не его трудами продолжена славная история семейства? Разве эти труды не дают права на более громкое, почетное имя?!
Самолет приближался к Москве. Полулежа в кресле, импресарио сохранял все ту же отрешенность. Но лишь до момента посадки.
Объявив о скорой посадке, стюардесса попросила пассажиров пристегнуть себя ремнями к креслам. Дезерт не только не пристегнулся, но, напротив, решительно поднялся.
Он всегда был таким: до времени предпочитал не обращать на себя внимания, но в нужный момент оказывался первым, самым первым.
Ступени трапа — клавиатура тонкая. Сходить по этим ступеням можно по-разному — независимо, равнодушно, озабоченно, обрадовано.
Выйдя из самолета, Дезерт увидел внизу управляющего Союзгосцирком, несколько раздвинул губы, что означало улыбку, и ускорил шаг: последнее должно было свидетельствовать, что он обрадован новой встрече.
Встретились. Обменялись и рукопожатием и приветственными фразами. Управляющий представил Дезерту находившихся тут же работников главка. Переводчик действовал неукоснительно.
— Передайте господину Дезерту, — сказал управляющий, — наше искреннее желание показать все то, что характерно для советского цирка. Сегодня, разумеется, господину Дезерту следует отдохнуть. А вот завтра.
— Завтра? — переспросил Дезерт (он даже не дал переводчику закончить фразу). — Я нисколько не утомлен и буду признателен, если сегодня же, сейчас же.
Управляющий высказал полное согласие. Пропустив гостя вперед, в машину, он негромко проинструктировал работника главка, которому предстояло сопровождать
