— Никуда не уйду из цирка! Прожил в нем всю жизнь и останусь. Слышите? И незачем меня уговаривать. Останусь!
Утро наступило с такой полнотой и внезапностью, что даже трудно было понять, куда же девалась ночь. Сразу, в единый миг, все вокруг залило брызжущим солнечным светом, и он отпечатался бликами на домовых стеклах и серебристо тронул листву тополей.
— Машины сейчас подадут, — озабоченно сказал Гусейн. — За день успеем погрузиться, а вечером.
Машины уже приближались. Перед тем как выйти им навстречу, старый реквизитор прощально протянул мне руку:
— Не знаю, смогу ли поспеть к Олимпиаде Антоновне. Передайте: кланяется Гусейн. И еще. Я погорячился недавно. Об этом Олимпиаде Антоновне говорить не надо.
Зачем? Хорошая женщина. Не надо говорить!
Он ушел, и я вслед за ним тоже направился к выходу. Проходя мимо бывшего манежа, вдруг заметил секцию барьера. Это был небольшой, случайно забытый отрезок метра в полтора, не больше. Однако задержавшись перед ним, я вспомнил старое цирковое поверье: «Кто хоть раз перешагнет барьер». И шагнул, перешагнул.
Олимпиада Антоновна дожидалась на крыльце.
— Куда же вы запропастились? Я и дверь не запирала и до утра прислушивалась.
— Уж вы простите, что побеспокоил, — ответил я. — Провел с Гусейном эту ночь.
— И как же он? Прийти не обещал?
— Собирался. Но на всякий случай велел кланяться. Сами знаете, сколько дел перед отъездом.
— Знаю, — кивнула она с горькой усмешкой. — Знаю и то, что не эти дела помехой. Боится Гусейн напоследок ко мне прийти. Он каждый раз вот так же уезжает: опасается — вдруг уговорю!
Солнце, высоко поднявшись, золотило цветы в палисаднике, и они с охотой, с радостью раскрывались ему навстречу.
— Не придет! И на этот раз не придет! — сказала Олимпиада Антоновна.— А завтра и вы Кривой Рог покинете. Потом и вовсе забудете!
Я покачал головой. Мне все еще виделся отрезок барьера на краю истоптанной круглой площадки.
— Нет, я не забуду, Олимпиада Антоновна. А чтобы надежнее было, разрешите и мне написать в ваш альбом!
Она принесла альбом в синем бархатном переплете, с золочеными застежками. Я расписался на одном листе с тем самым конюхом, которого лошадь ударила по колену и которому врачи собирались было ампутировать ногу, да помогли растительные припарки. И по нынешний день работает конюх на конюшне, выгуливает цирковых лошадей.
ПРЯНИЧНИК
За достоверность этой истории поручиться не могу. Но мне о ней рассказывали в одном из цирков.
Итак, жил на свете пряничник. Пряников, правда, он не выпекал. Однако, будучи сотрудником местной газеты, постоянно рецензировал программы цирка, и отличались эти рецензии неизменной восторженностью оценок.
Надо сказать, это устраивало многих. Газету — по той причине, что так спокойнее. Шут ее знает — цирковую специфику, как бы не заблудиться в ней. А так взятки гладки, никто не в претензии. Само собой, и дирекция была довольна. Ну и артисты, конечно: критика критикой, но одобрительный отзыв — разве он не ласкает душу? Словом, все проходило мирно, гладко, и только однажды один из артистов, прочтя очередную из этих рецензий, проговорил с усмешкой: «Ишь ты, никого не обошел похвалой! Прямо-таки пряничник!» Мимоходом было сказано, но запомнилось.
Что касается наружности рецензента — она была соответствующей, то есть находилась в созвучии с характером рецензентской деятельности. Лицо моложавое, не обремененное излишними морщинами, в глазах приветливость, улыбка лучезарная. К тому же рецензент, как никто другой, умел очень быстро заводить знакомства и тут же — в кратчайший срок — делать эти знакомства дружескими, интимными. Давно ли успел познакомиться, а рука уже на плече, и голос с придыханием: «Как живем, как поживаем, дорогуша?»
Теперь перейдем к самой истории. Случилась она, как рассказывали мне, в тот день, когда, напечатав очередную свою рецензию, пряничник к началу представления заявился в цирк. По-обычному всех обласкав, он, естественно, и сам желал быть обласканным. Сначала наведался к директору, затем к администратору. Затем, из гардеробной в гардеробную, обошел артистов. Напоследок даже к музыкантам поднялся, поскольку в последнем абзаце рецензии не забыл отметить отличное звучание оркестра.
Перед вторым отделением, вдоволь искупавшись в ответных приятностях, собрался домой. Вышел на площадь и тут-то, не успев пройти десятка шагов, повстречался с высоким худощавым человеком.
— А-а, это вы! — воскликнул пряничник. — Привет-приветик! Как живете, как поживаете?
— Спасибо, не жалуюсь.
— Приятно слышать. Другими словами, ажур?
Спросил и тут же спохватился, что развивать разговор этот дальше, пожалуй, не следует. Какой уж там ажур, если с жизнью не умеешь ладить. Она к тому лишь благоволит, кто отличается благоразумием, гибкостью, А этот. В прошлом, говорят, имел отношение к цирку — не то артистом был, не то режиссером. Затем отошел, стал что-то писать, коллекционировать. Все бы ладно, но ухитрился испортить отношения с местным цирком. Поначалу, еще не разобравшись, с кем она имеет дело, дирекция пригласила коллекционера принять участие в обсуждении одной из текущих программ. Другой бы оценил оказанное внимание. Так нет же. Пришел и наговорил неприятного. Пролог раскритиковал за шаблонность, коверного клоуна за устарелый репертуар, программу в целом за непродуманный подбор номеров. Ясно, с тех пор не стали больше звать. Кому охота себе настроение портить!
Припомнив все это, пряничник прикусил язык. Но коллекционер будто и не заметил неловкую паузу.
— Нет, на жизнь я не жалуюсь, — улыбнулся он.— В высшей степени интересно в нее вглядываться. Кстати, нынче вашу рецензию прочел.
Поняв это как своего рода комплимент, пряничник с подобающей скромностью развел руками:
— Ну что вы, что вы, дорогуша! Есть о чем говорить! Обычная рецензия!
— Вы так считаете? — прищурился коллекционер. И тут же предложил: — Почему бы вам не навестить меня? Я ведь близко живу отсюда!
— Спасибо. Охотно. Как-нибудь в ближайшие дни.
— Но зачем же откладывать?
Пряничник поколебался: «В самом деле, может быть, зайти. Правда, в цирке могут косо
