— Не соглашусь с вами. Если предположить, что говорящий действительно является носителем, пусть и не абсолютных, но относительно высоких знаний, то аудитория, воспринимая его знания, обращает их в свои. Далее, хороший ритор не просто вещает, но и показывает, озвучивает логическую цепочку своих размышлений. Это ли не наука? Разве не это есть польза — обучение умению мыслить?!
— Теперь я не соглашусь! — Вадим увлекся спором, но, хоть и искоса, поглядывал на Лену, явно волновавшуюся и переживавшую. Вот только за кого — за наставника или за мужа? — Если следовать исключительно этой методике, то ритор в конечном итоге обретет в сознании аудитории статус Бога, а себя они начнут почитать апостолами, основная жизненная задача которых — привнесение Великого Учения в массы.
— Ну, это, батенька, вы уже в ересь скатываетесь! — тихим голосом констатировал Смоленский, Несколько девушек подобострастно захихикали.
— Нет, о Великий! — Вадим закусил удила. — Лишь правду глаголю! Давайте серьезно, — примирительно улыбнулся Вадим. — Отвлечемся от Учителя и учеников. Хотите, расскажу, как я сам применяю принципы ораторского мастерства, простите мою нескромность, в суде?
— Прощаю! Сам такой. — Смоленский принял трубку мира из рук Вадима. — Только не путайте ораторское мастерство и искусство ритора. Это — разные вещи.
— Возможно. Я в этом плохо разбираюсь, — не стал нарушать перемирия Вадим. — Так вот, я делаю следующее. Если я скажу суду, что дважды два четыре, это вызовет нигилистическую реакцию, как минимум сомнение. Почему это? Кто сказал? Лучше я сформулирую иначе. „Мы в ходе судебного разбирательства выявили основную задачу — надо установить, сколько будет, если два умножить на два. Мы знаем, что было два. Эти два надо взять два раза. То есть перемножить. Это понятно. А вот сколько получится — непонятно, Задача суда как раз и установить, каков результат. То, что надо именно два умножить на два, ни одна из сторон не оспаривает. Но вот в результате есть несовпадения“. Пока я все это говорю, у суда уже много раз возник ответ — „четыре“. Судьи даже злятся на меня, что я такой тупой, что никак не могу сформулировать простейший вывод. Но, обратите внимание, „четыре“ — это не я сказал. Это они сформулировали. И теперь, когда мой оппонент начнет доказывать иное, спорить он будет не со мной, а с ними. Он будет не соглашаться с их собственным выводом. А кому это приятно?
— Забавно! — согласился с некоторой долей сомнения в голосе Смоленский. — В этом что-то есть.
Большинство „семинаристов“, пожалуй, даже все, кроме Лены, не раз слышавшей эту теорию, стали что-то записывать. Вадим торжествующе посмотрел на окружающих. Когда его взгляд вернулся к Смоленскому, Вадим не поверил своим глазам. Владимир Юрьевич делал какие-то пометки в своей тетради. Но торжество Вадима продолжалось недолго.
— Я думаю, этот способ хорош в суде. И то не всегда, — серьезным тоном, без тени иронии заговорил Смоленский. — Его опасность таится в репутационной составляющей. Первое: для зрителей умным окажется суд, а не вы. При задаче выиграть процесс — это допустимо. При задаче приобрести репутацию эффективного адвоката — прием беспроигрышный. Но вы сами заметили, всегда есть оборотная сторона медали — в одном и том же суде вы это проделывать несколько раз не сможете. Судьи поймут, что вы ими манипулируете, и вынесут решение просто назло вам. Второе: репутация эффективного адвоката и реноме умного человека — понятия не всегда совпадающие.
Пожимая на прощанье руку Вадима, Смоленский сказал:
— Приходите почаще. Для вас нет опасности перестать мыслить самостоятельно. А вот формулировать точнее я вас, возможно, смогу научить. Да и мне приятно, когда кто-то рискует со мной спорить. Я, знаете ли, на роль мессии не набиваюсь. Больно обременительно, — и Смоленский неожиданно раскатисто загоготал.
Через несколько дней вернувшаяся из университета Лена, глядя на мужа глазами, полными благоговейного ужаса, сообщила, что Смоленский попросил взять его на судебный процесс. Вадим задал недоуменный вопрос „Зачем?“ и услышал не лишенный сарказма ответ: „Видимо, чтобы поучиться уму-разуму у великого адвоката!“.
Уступать Вадим, как известно, не привык:
— Просто твой гуру решил наконец понять, в чем разница между ораторским мастерством и искусством ритора.
— И в чем же? — Лена встала в боевую позицию.
— А такая же, как между алхимией и химией, — с ходу выпалил Вадим.
— Ну, уж насчет химии чья бы корова мычала… — Это был удар ниже пояса, и Вадим, схватив ртом воздух, заткнулся, к вящему удовольствию жены.
В течение двух месяцев Смоленский ходил с Вадимом почти на все его процессы. Сидел, записывал. На вопросы Вадима — „Что скажете?“ отвечал — „Потом!“. Вадим видел, что Смоленский пытается во всем разобраться всерьез.
Однажды, придя на очередной семинар, где он теперь стал не просто постоянным гостем, но зачастую и соведущим, если тема не вытекала из чистой филологии, Вадим подсмотрел на письменном столе профессора Гражданский Кодекс, Ну, это еще можно было объяснить простым человеческим любопытством. Но вот соседствовавший с ним Гражданско- процессуальный Кодекс стал для Вадима свидетельством серьезности погружения Смоленского в тему. Уж эта книжка для непрофессионала могла быть только источником невыносимой скуки и никакого обывательского интереса не вызывала.
Как-то раз, прощаясь после очередного дела, Смоленский предложил Вадиму заехать вечерком к нему домой, поболтать. К удивлению Осипова, Владимир Юрьевич встретил гостя не в традиционном семинар-халате, а в костюме. Даже при галстуке.
— Вам интересны мои выводы? — с места в карьер начал Смоленский.
— Да, Владимир Юрьевич! Только, если можно, с чашечкой кофе.
Зычный голос профессора, обращенный к невидимой жене, устранил это препятствие к началу разговора.
— Итак, — снова тихо и вкрадчиво заговорил Смоленский. — Вот на что я обратил внимание. Вы строите свою работу в суде так, что заключительную речь можете и вовсе не произносить. Всю информацию вы вкладываете в вопросы. То есть общаетесь с судом через посредника — свидетеля или сторону. Суд для вас реципиент, а не собеседник Реципиент вашей коммуникации с третьими лицами. Я правильно говорю?
— Честно говоря, я над этим не задумывался, — искренне признался Вадим. — Есть такое адвокатское правило: „Не задавай вопросов, на которые не знаешь ответов“. Это правда. Я спрашиваю только тогда, когда либо точно знаю ответ, либо, если свидетель ответит не то, что мне нужно, я заведомо смогу опровергнуть его показания.
— Нет. — Смоленский раздраженно прервал Вадима. — Я не об этом! Я о том, что вы в сам вопрос вкладываете информацию, предназначенную вовсе не для свидетеля, а для суда. Вы не в речи, а в допросе свидетелей уже доказываете, что задача сводится к тому, чтобы два умножить на два, как вы однажды изволили выразиться.
— Возможно. — Вадим был несколько обескуражен. — А это что, плохо?
— Судя по результатам, нет. Однако рискованно. Если ваш процессуальный противник раскусит этот прием, он не станет дожидаться прений сторон. Он будет спорить с вами уже на вашем поле, тем самым давая и свидетелю понять, какие показания тот должен дать. Хуже того, он заранее подготовит свидетеля к вашей манере вести допрос.
— Как он сможет это сделать?
— Достаточно просто. Свидетели будут отвечать не на ваши вопросы, а
