растерявшись, принял рукопожатие адвокат.
— Как вы добрались? — поинтересовался Саша.
— Спасибо, без проблем.
— Присоединяйтесь к нам, — показывая на сложенные стопкой на скамье полотенца и простыни, тихо произнес Эдуард Николаевич. — Поотдыхаем и поговорим.
Манера говорить, тихий голос, уверенность, что его обязательно услышат, — все свидетельствовало об ошибочности первоначального вывода Вадима, кто здесь главный. Поскольку по имени-отчеству в комнатке обращались только к Вадиму и к „сморчку“, значит, они — ровня. Остальные — ниже. Вадим подосадовал своей ошибке. Он почти уверился, что умеет моментально точно оценивать и ситуацию, и людей…
Разговор уже больше часа шел ни о чем. Прервал его только один раз банщик, почтительно предложивший пойти попариться. „Мы на проветривание всех выгнали. Парилка готова, Эдуард Николаевич. Прошу вас!“ „Сморчок“ встал, кряхтя, и со словами „В здоровом теле — здоровый дух!“ отправился за банщиком. Не оборачиваясь, и так зная, что все последуют за ним. Из соседней кабинки тут же выскочили два крепыша, оба с перебитыми носами, явно бывшие боксеры, и на почтительном удалении, слева и справа от Эдуарда Николаевича, сопроводили его до парилки. Вадим с Сашей прошли внутрь, где сквозь густой туман свежего пара виднелась костлявая спина „сморчка“. Кто-то из посетителей сунулся было тоже попариться по свежачку, но двое боксеров деликатно попросили их подождать минут десять — пятнадцать. Непонятливых среди посетителей „Сандунов“ не нашлось. Еще перед тем, как войти в парилку, „сморчок“ тихо бросил через плечо банщику: „Пусть меня сегодня Николаша попарит!“ Тот среагировал: „Слушаюсь!“
Саша перехватил взгляд Вадима, разглядывавшего небольшую татуировку на левом плече „сморчка“. Единственную на всем теле и потому весьма заметную. „Такая еще одна в Союзе есть!“ — с раболепствующим почтением прошептал на ухо Вадиму Саша. „А что, другим нельзя?“ — наивно удивился Осипов. Саша отстранился от него, как от прокаженного, и с трепетным ужасом прошептал: „За незаконное ношение высшего знака отличия — смерть“. Чисто юридическая формулировка, примененная к воровским регалиям, вызвала у Вадима чувство веселья. Настроение стало радостным и легким, будто он оказался внутри детской сказки, нереальной и волшебной, где ему ничто не угрожает, заботиться и печалиться не о чем, только наблюдай да радуйся…
Когда вернулись в кабинку, Вадим поинтересовался:
— Наш банщик, видимо, бывший военной, коли так рапортует „слушаюсь“?
— В какой-то степени да, — задумчиво улыбнувшись, ответил Эдуард Николаевич. — Полковник. Был начальником колонии, где я второй срок мотал. Давно это было. А сюда я его сам устроил. Года три назад. Мне приятно его видеть. Знаете, Вадим Михайлович, воспоминания молодости. Вам этого пока не понять. А мы, старики, люди сентиментальные.
Вадим подумал, что воспоминания молодости здесь ни при чем. Месть, может быть, самоутверждение — возможно. „С этим человеком надо быть предельно осторожным. Не приведи бог обидеть его неосторожным словом. Этот ничего не забудет и не простит“, — сделал для себя вывод Вадим. Ощущение сказки улетучилось.
— А не пора ли нам поесть? — не повышая голоса, как бы самого себя спросил „сморчок“.
— Пора, мой друг, пора! Желудок пищи просит! И Бог ее приносит с соседнего стола! — радостно заржав, продекламировал Саша, явно обрадованный перспективой предаться чревоугодию. И постучал в стенку соседней кабинки.
— Нет, с соседнего стола нам не надо. Мы и свое поесть можем, — жестко поправил „сморчок“.
Саша обиженно посмотрел на старика, не оценившего его поэтического дара, и ничего отвечать не стал.
В кабинку вошел один из боксеров и вопросительно посмотрел на Сашу. Вадим понял, что до общения с представителями низшей касты, „быков“, Эдуард Николаевич не опускается.
— Как обычно! — равнодушно бросил Саша, даже не взглянув на боксера.
— Что вы думаете по поводу Володиного дела? — наконец задал давно ожидаемый Вадимом вопрос „сморчок“.
— Думаю, что оно все липовое! Не мне судить, насколько чиста перед советским правосудием вся его биография, но по универмагу его просто подставили. — Вадим сам удивился неуклюжести своей формулировки. Но уже сказал…
— Это я и сам знаю, — с досадой тихо произнес старик — Меня интересует, на что вы рассчитываете и что собираетесь делать?
— Рассчитываю на справедливость, хотя и не верю, что приговор будет справедливым, а что собираюсь делать, извините, не скажу! — Вадиму вдруг стало мерзко от мысли, что он должен отчитываться перед этим вором в законе. „У вас, ребята, свои короли, у меня — свои!“ — решил Вадим. Ни Феликсу, ни Тадве он бы так не ответил. Осторожность, о необходимости которой Вадим сам себя предупреждал, он послал подальше. Гордость, а может, заносчивость взяли вверх.
Саша поперхнулся чаем. Старик посмотрел на Вадима долгим внимательным взглядом. Неприятным взглядом. Оценивающе-приговаривающим. Вздохнул. Прихлебнул чайку.
— Принимается. Вам решать, вам и отвечать! — Сказано это было тихо и смиренно. Будто старик не выносил, а, наоборот, выслушивал приговор. Саша побледнел. Это, а не слова старика, испугало Вадима.
— Что вы имеете в виду? — чуть ли не с вызовом спросил Осипов.
— Я имею в виду, что за результат вы, Вадим Михайлович, конечно, отвечать не можете. А вот за то, как вы будете защищать Кузьмичева, отвечать придется. Мы, как вы догадываетесь, умеем отличить хорошую работу адвоката от плохой.
— Но вы понимаете, что дело заказное? — продолжал кипятиться Вадим.
— Я понимаю. А вы — нет. Я же сказал — за результат, за срок вы не отвечаете. Вы отвечаете не за судью, а за себя. — Манера говорить старика стала напоминать стук пишущей машинки: слово — удар, слово — удар. Ровно, без всплесков и эмоций. Но ни стереть, ни поправить.
Очень вовремя принесли еду. Ресторанную. Из соседнего „Узбекистана“. На столе появились самса, плов, цыпленок табака, лепешки, соленья. Вадим не был гурманом, дома с Леной они питались, конечно, не пельменями и сосисками, но и особых яств не стряпали. Только иногда у Лены хватало времени запечь баранью ногу, привезенную Леонидом Михайловичем из его гастронома или, что для Вадима было еще радостнее, сварить харчо. Как Ленка готовила харчо!..
Саша просто набросился на еду. Он уплетал все подряд, торопливо жуя, чавкая и запивая все подряд коньяком. Сморчок ел неторопливо, мало и, казалось, без особого удовольствия. Заметив удивление Вадима, не скрывавшего своего восторга от самсы, нежных пирожков с бараньим фаршем, старик, по-прежнему тихо, объяснил: „Старая язва“. И, вдруг улыбнувшись, добавил: „Профессиональное заболевание. Так сказать — производственная травма“. Уточнений не требовалось. Вадим знал, что с зоны возвращаются, если возвращаются, либо с туберкулезом, либо с язвой. Это уж как кому повезет.
Поели. Выпили чаю с пахлавой.
— Ну, пора! — Старик встал. Саша суетливо засобирался. Стукнул в стену. Боксер заглянул, понял, что время уходить, и быстро вернулся к напарнику. Нельзя же, чтобы шеф
