„теорией вопроса“. Вот, представь себе, у человека есть мозоль. Большая, старая, все время нудно болящая. Можно, конечно, найдя эту мозоль, сильно на нее надавить. Сказать: будешь плохо себя вести — надавлю еще раз. Скорее всего, он больше не захочет. Но выполнять твои команды будет, а вот инициативно работать не станет. Другое дело, если мозоль погладить, согреть теплом своих рук. Человеку станет приятно. Ты у него будешь ассоциироваться с заботой, с позитивными эмоциями. Да он для тебя после этого в лепешку расшибется! Понимаешь? — Дима, казалось, вдруг вспомнил, что говорит не сам с собой, а с другим человеком.
— Понимаю! — Вадим слушал Диму с большим интересом. Ему представлялось, что вербовка — это всегда запугивание, угрозы, ну, в лучшем случае подкуп. — Вспоминаются заветы дедушки Дурова — с животными надо обращаться ласково!
— Язва ты, Вадик! — Димка незлобно хмыкнул. — А хоть бы и так! Только не забывай, что делается это не ради бабок, не ради того, чтобы кого-то в цугундер определить. Цель всегда, по крайней мере, у моего главка, — защита интересов Союза. Своей страны, если хочешь! И у Второго главка — цель та же.
— Какого второго? — не понял неожиданного перехода Вадим.
— Второго главного управления КГБ — контрразведки. Если по-простому, мы готовим наших разведчиков, а они ловят их шпионов. — Вадим удивился живому огоньку, загоревшемуся в глазах собеседника, — чувствовалось, что с коллегами из 2-го Управления у них идет своего рода социалистическое соревнование. Как между двумя цехами какого-нибудь шарикоподшипникового завода.
— Ну, хорошо. Ты мне объяснил: ты хороший, страну защищаешь, а я — говно, преступников выгораживаю. Но как же я могу переквалифицироваться? Так сказать, переквалифицироваться из защитников криминала в защитники Советского Союза? Неужели эти понятия так близки? — Ну не мог Вадим не ерничать. Дух протеста латентного московского диссидента брал верх над элементарной осторожностью.
— Шпана ты, Осипов, — вдруг как-то по-отечески ласково отозвался Дима. — Пацан! Хотя, может, это и хорошо, что хамишь. Значит, нормальным человеком остался.
Такой реакции на свою подколку Вадим никак не ждал. Он дразнится, внутренне ощущает себя чуть ли не героем, а его за это противник только хвалит. Воспринимать же Диму иначе как противника он не мог — все-таки человек в КГБ работает.
— Ну, если ты так реагируешь, то, значит, и ты нормальным остался, — не вполне искренне, но миролюбиво произнес Вадим.
— Вот! Осознание сего неожиданного факта и есть основа для начала работы! Еще раз напомню, ты сам захотел узнать больше, чем тебе было нужно. Любопытный ты наш!
Дима рассказывал долго. Никак не меньше получаса. Вадим практически не перебивал. Только иногда задавал короткий уточняющий вопрос и, получив ответ, опять надолго замолкал. Про себя Осипов отметил, что в отличие от подавляющего числа клиентов Соловьев излагал ситуацию без эмоций, очень четко.
Несколько лет назад Дима получил задание. Оно было весьма сложным, и потому от всех других дел его освободили. Как он сам выразился: „Мы же большевики — сами себе создаем проблемы, а потом с успехом их преодолеваем“. Советский Союз продал неким арабским странам зенитные комплексы новейшего образца. Насколько понял Вадим, хотя Дима подробно на эту тему распространяться не стал, отличались эти ракеты тем, что радиоэлектронная защита самолетов их то ли не могла распознать, то ли распознавала слишком поздно. Короче, именно этими ракетами были сбиты несколько израильских самолетов. „Моссад“, израильская разведка, о которой, Вадим это заметил, Дима говорил если не с придыханием, то с огромным уважением, через подставных лиц пару комплексов у арабов перекупила. Израильские инженеры покопались, покопались и придумали какую-то хренотень, делавшую наши зенитные комплексы безобидными, как рогатка. Так и сказал: „Как рогатка“.
Потом произошло страшное: израильтяне передали свою технологию натовцам. Получилось, что, заработав пару десятков миллионов долларов, причем абстрактных, поскольку реально братские арабские страны денег не платили, нам теперь нужно было затратить колоссальные средства на переделку всей радиоэлектроники этих новейших комплексов. Второй вариант — раздобыть схемы израильской „хренотени“, а тогда менять можно будет не все в принципе, а что-то немногое, чтобы „хренотень“ сбить с толку.
Доведя рассказ до этого места, Дима спросил:
— Ты согласен с тем, что это важно не для КГБ, а для страны? То есть и для тебя, и для твоей дочери, и для родителей? — В голосе Димы не было ни капли иронии, ни доли сомнения.
— Согласен! — Вадим тоже не шутил. Одно дело словесная трескотня о безопасности границ, а другое — конкретная ситуация.
— Вот мне и поручили внедрить нашего человека.
У Вадима с языка уже просилось продолжение фразы — „в логово врага“, но он понял, что даже эта шутка прозвучит некорректно. Уж больно серьезным был Дима в этот момент.
Дальше Соловьев рассказал о том, как долго подыскивал подходящего человека среди наших ученых-физиков, работающих с радиоэлектроникой. Естественно, нужен был еврей, а из-за секретности евреев в эту область давно не пускали. Потом какое-то время ушло на то, чтобы создать ему проблемы, спровоцировать на подачу документов для выезда в Израиль. Дальше, разумеется, отказ в разрешении на эмиграцию, исключение из партии, увольнение с работы. Короче говоря, когда „клиент дозрел“, появился Дима.
Следующую часть истории Соловьев постарался скомкать. Но тут Вадим, которого стало разбирать чисто профессиональное любопытство — как же удается наладить психологический контакт с человеком, который по определению тебя должен ненавидеть, — стал задавать вопросы. Дима сдался и рассказал подробнее, чем хотел.
Первая встреча Димы с Перельманом была организована как случайная. В очереди за колбасой. Разговорились. Дима соврал, что его выгнали из НИИ пищевой промышленности за неправильный анекдот. Перельман сразу принял его за человека, как и он, страдающего от советской власти. Дальше Дима высказался в том смысле, что, может, ему попытаться уехать в Канаду? Он украинец, в Канаде большая колония украинских эмигрантов. Найдет какого- нибудь дальнего родственника — и вот он, свободный мир. Перельман погрустнел, сказал, что не все так просто. Мало получить вызов, надо, чтобы еще ОВИР выпустил. Слово за слово, пошли посидеть в пельменную, выпить по рюмочке. Подружились. Только при третьей встрече — торопиться было нельзя, чтобы не спугнуть, — Дима бросил идею — а может, предложить Перельману комитетчикам, чтобы они его выпустили, а он, при случае, поможет им чем-нибудь? Все-таки физик Это от него, пищевика, толку никакого! Перельман дар речи потерял. Помогать кому? Им, которые его всего лишили? Которые народ по лагерям держат? Которые дыхнуть не дают?! Этого Дима и ждал. Стал рассказывать о своем друге, бывшем однокласснике, который работает в разведке, Как они, разведчики, сами ненавидят „держиморд“ из 5-го Управления, как они пытаются доказать в ЦК, что гласность нужна. Как они поддерживают Горбачева с его попытками „очеловечить“ лицо социализма. И вообще — одно дело сотрудничать с КГБ, когда речь идет о выявлении диссидентов, и совсем другое — когда добываются необходимые для выживания страны военные и научно-технические тайны потенциальных противников. Сначала Перельман и слушать не хотел, а потом, когда Дима сказал, что он, будь такая возможность, именно в этом готов был бы помогать, призадумался. Дима гнул свое. Сказал, не знаю, чем вы там занимаетесь, но, допустим, новыми видами
