— Выяснилось, что задавила наша фифа пидера, который работал на коллег из „двойки“. Талантливый был парень. Знакомился с иностранцами, приглашал к себе, Там, на Западе, оказывается, чуть ли не каждый второй гомик Дальше просто — гостиница, кинокамера, съемка. Назавтра беседа — иностранец готов. Это, конечно, та еще вербовка, но с западниками, а главное, с мусульманами — срабатывало всегда. Ребята из „двойки“ на стену полезли! Представляешь… — Дима заговорил быстро, эмоционально. — Они даже стали отрабатывать версию, что она действовала в интересах западных коллег! Козлы! Чуть девку в „Лефортово“ не заперли. Слава богу, одумались! Попади она туда хоть на день — все, Перельман отработанный материал!
— Почему?
— Да как ты не понимаешь?! — Дима чуть не орал. — Если человек побывал в „Лефортово“ и его выпустили — значит, он наш. Все, нет Перельмана!
— А как же Щаранский? Он тоже ваш? — Вадим поддел Диму с нескрываемым удовольствием.
— Щаранский — это другое. Хотя, честно говоря, — не знаю. Не мой уровень. — Дима ответил всерьез, не поняв издевку Вадима. — Короче! Коллеги дело фифы контролируют. Ментам яйца прижали по полной программе. Когда Перельман сунулся с деньгами, его чуть самого за дачу взятки не посадили.
— Ну а вы что, с коллегами договориться не можете? Или отправить Перельмана без фифы?
— Да в том-то и дело! Понимаешь, вероятность того, что у них есть западный „крот“, очень высока. Если мы сунемся — значит, расшифруем Перельмана. Иначе чего мы полезли? А без этой дуры он не поедет. Влюбился, видишь ли!
— Но у вас же начальство одно… — ошеломленно пробормотал Вадим.
— Да, но сходится все только у Председателя. А что там, ниже по цепочке, никто не знает! Я тебе больше того скажу! В моем главке про Перельмана знают всего несколько человек!
— И ты все это рассказываешь мне?! — Вадим был просто ошеломлен.
— Да, тебе! — Во взгляде Димы не наблюдалось ни улыбки, ни приветливости. — Во- первых, ты мне не оставил выбора! Я действительно считаю, что только ты можешь что- нибудь придумать. И второе. Я не шучу! Ты любишь Родину. Извини за высокопарность, но при всем твоем якобы диссидентстве и слабости к антисоветским анекдотам — ты наш человек Советский. И ты понимаешь, не можешь не понимать, что то, чем мы занимаемся, — не против народа, а во благо! Скажи мне, что я не прав, и мы забудем этот разговор. Клянусь, что тебе это ничем не грозит. Просто скажи. — Дима ждал.
Вадим молчал. Потом тоже абсолютно серьезно ответил:
— Понимаешь, Дима. Если бы не столько трескотни, причем неискренней и тупой, о патриотизме, о превосходстве нашего строя и так далее, я бы не стеснялся говорить: да, я люблю Родину. Но по-моему, так скажешь, и тебе никто не поверит.
— Не уходи от ответа! — Дима начал злиться. — Ты согласен, что без разведки страна не может обеспечивать свою безопасность?
— Согласен.
— Ты согласен, что смерть пидера, пусть и очень полезного, не может ставить под угрозу срыва сложнейшую операцию, сулящую нам решение важнейшей задачи?
— Знаешь, то, что он пидер, меня как-то мало волнует! Это его личное дело!
— Хорошо! Не буду спорить. Но мы его не убивали! Это — раз. Второе — если ее посадят, это ему не поможет! Согласен?
— Согласен!
— Тогда что тебе не нравится? — Дима почувствовал приближение победы. Но рано…
— Ваши методы.
— Какие? — не понял Дима. — Мы же не организовывали это ДТП.
— Я не об этом! — Вадим говорил зло, отрывисто. — Я о ваших методах вербовки Перельмана. Сам сказал, что загнали мужика в угол. Он о выезде и не думал. Это по- человечески?
Дима молчал. Долго. Минуту, не меньше.
— Знаешь, может, ты и прав! Оперативная работа никогда особой щепетильностью не отличалась. Это правда. Увы, такова жизнь, Но, поверь, так везде. И вы, адвокаты, признайся, тоже не ангелы. Давай честно! Знаешь, в чужом глазу соринка…
— Не оправдывайся! Для меня важно, что ты сам это понимаешь! Не будем больше об этом. Если человек понимает, что он грешен, то он уже не так грешен!
— Ну, ты фарисей! — с облегчением рассмеялся Соловьев.
Вадим долго не мог решить, рассказывать ли жене о состоявшемся разговоре. Как-то так у них повелось, что Лена всегда была в курсе дел мужа. И хотя в последнее время она целиком ушла в свою аспирантуру, все равно, пусть формально, но что-то рассказать надо было.
— Транспортное дело решил взять, — как бы между прочим сообщил Вадим.
— С чего это вдруг? — отозвалась Лена. — Ты же транспортные не любишь.
— Однокурсник попросил, — явно безразлично ответил Вадим, закрывая тему.
— Труп? — профессионально поинтересовалась жена.
— Ну да!
— И кто он? — не отвлекаясь от глажки, спросила Лена.
— Кто, труп? — продолжая вынимать бумаги из портфеля, пошутил Вадим.
— Нет, водитель.
— Водитель не он, а она. Молодая женщина. Кто по профессии, пока не знаю. А муж ее ученый-технарь. Профессор. — Вадим старался избежать уточнений сферы деятельности мужа. Но не это заинтересовало Лену. Она поставила утюг и повернулась к Вадиму:
— Молоденькая жена старого профессора? Я правильно поняла?
— Что-то типа того.
— А для твоего однокурсника — любовница? — Лена не собиралась переводить разговор в плоскость шутки.
— Это уж точно нет! Какая-то дальняя родственница, — попытался запутать следы адвокат.
— Понятно, — протянула Лена. — Старая жена стала не нужна, и профессор завел себе новую, помоложе! Обычная история! — Сказанное прозвучало не как утверждение, а как тест для Вадима на отношение к таким вариантам.
— Нет, здесь все намного приличнее. Старая жена бросила мужа, а молодая подобрала. — Вадим был рад, что по столь волнующей Ленку теме можно было и успокоить ее, и вместе с тем не соврать.
Лена опять взялась за утюг и уже несколько дружелюбнее заключила:
— И такое бывает. Кстати, я сегодня утром поняла, что мы стали богатыми людьми!
— Это как это тебя вдруг осенило? „Пронесло!“ — обрадовался Вадим.
— Я поймала себя на том, что под брюки надела новые тонкие колготки! — с нескрываемой гордостью привела убийственный аргумент Лена.
— Можно было и старые. Если ты, конечно, не собиралась при ком-то постороннем брюки снимать! — Вадим тут же почувствовал, как собственная шутка вызвала приступ немотивированной ревности.
— Милый, — ехидно начала Лена, — если я при постороннем, как ты выражаешься,
