Сорокин не помнил, когда плакал последний раз. Но тут, увидев холмик с воткнутыми в него тремя короткими хризантемами, понял, что заплачет. То ли от того, что детской мечте пришел нежданный конец, то ли от того, что эти два, в сущности, чужих ему человека так трогательно пытались смягчить удар.
— А почему три? — почти механически спросил Сорокин. — Полагается же четное число?
— Ну все-таки не люди, — замялся Сеня.
— Да нет, не в этом дело, — кинулась исправлять бестактность мужа Роза. — Просто у нас принято на могилу класть нечетное количество цветов.
„Откуда он может знать, — подумала Роза, — что у евреев вообще не принято класть на могилы цветы“.
— А-а, — отозвался Сорокин.
Постояли несколько минут молча.
— Ну, ладно, Леонид Ильич, мы пойдем к себе, а вы обещайте, что сразу, как… Ну, сразу, как разберетесь с делами, зайдете к нам, — сказала Роза.
— Да-да, конечно, — откликнулся Сорокин, обратив внимание, что впервые, может, не считая самой-самой первой встречи, Роза обратилась к нему по имени-отчеству, а не „Ильич“ или просто „генерал“.
Через двадцать минут Сорокин с бутылкой водки вошел к соседям.
Предложил выпить за закрытие дачного сезона.
По его виду, по разговору, который завязался, никак нельзя было решить, будто что-то случилось, будто Сорокин чем-то расстроен.
Только уходя, Сорокин попросил Розу:
— Вы найдите мне покупателей на дачу. Мне этим заниматься как-то не с руки. Мало ли чего потом скажут, мол, заставил купить. Ну их… Так что поищите среди знакомых или там риелторов наймите. Я оплачу.
Сеня ошарашенно смотрел то на Сорокина, то на жену.
— Да Ильич, вы чего… — начал Сеня, но договорить не успел.
Роза деловым тоном перебила:
— Хорошо, Ильич. Постараюсь.
Как Роза старалась, через полгода понять стало нетрудно. Ни одного покупателя не нашлось.
Открылся Сорокину Розин маневр к марту, когда он сообразил, что не сказал соседке, а она и не спрашивала, за сколько сосед хочет продать дачу. Эта хитрость была Сорокину приятна, тем более что он искренне верил в соседское бескорыстное отношение к себе. Как не верить, если за четыре года от них и пустячной просьбы не было. Однажды Сеня намекнул, а может, и так просто сказал, что в детстве любил стрелять. Так Сорокин намека „не понял“. И больше разговор на эту тему не велся.
Вообще-то Сорокин уже успокоился и был рад, что покупателей нет. Все-таки дачу он любил не только из-за голубей. И когда в конце апреля позвонил Сеня и позвал в субботу приехать к ним, отметить открытие сезона, Сорокин ответил, что приедет, но не к ним, а к себе, что у него есть своя крыша над головой. Но соседей, разумеется, навестит.
И вот Сорокин появился на террасе дома соседей. Те обрадовались и затеяли веселый базар о последних новостях, как деревенских, так и общефедерального значения. Роза сыпала анекдотами, накопившимися за зиму. Разговора о прошлогоднем событии не возникало.
Прилично выпив, Сорокин заявил без всякой связи с тем, о чем шел разговор:
— А еще говорят, что евреи нация торговая. Что ж вы дачу-то мою продать не смогли?
— Так цена высока, а рынок сами видите какой. После семнадцатого-то августа, — полувсерьез-полушутя отозвалась раскрасневшаяся Роза.
— А вот и не сходится, — расхохотался Сорокин. — Цену я вообще вам никакую не заказывал. Нехорошо обманывать генерала.
— Правильно, — отреагировала хозяйка. — Как вы хотели ее продать, так я и продавала. Важно, что в итоге клиент доволен, — подытожила она.
Посидели, повыпивали еще с час.
Вдруг Сорокин повернулся к Сене и предложил:
— Пошли постреляем?
— Да вы чего, с пьяных глаз стрелять, — возмутилась Роза.
— Ничего, не привыкать, — отозвался Сорокин.
Сорокин с Сеней ушли на прокурорский участок, где два охранника развесили пустые банки и бутылки на той стороне забора, за которой начиналось поле и народу быть не могло.
Сорокин из семи патронов четыре положил в цель. Сеня из семи — пять. А вот с охранниками случился конфуз. Оба выбили по три мишени. Хотя, может, это был и не конфуз вовсе, а простой расчет — стрелять лучше начальника не стоит.
Когда второй охранник отстрелялся, Сорокин зло бросил:
— Стрелять надо уметь. И жопу лизать тоже уметь надо.
Больше этих двух братьев-небратьев в Березниках никто не видел. В следующие выходные с ним были два других молодых человека, с такими же фигурами, незапоминающимися лицами, и опять — один блондин, второй — брюнет.
На майские Сорокин привез на дачу пять кур и петуха. Голубятню переделал в насест, а Розе объявил, что ехидства не потерпит, что все ее шуточки типа „голуби подросли и стали курами“, он наперед знает. Роза, которая на больную тему до этого шутить не собиралась, поняла, что рана зарубцевалась, и вопреки предупреждению Сорокина с куриного вопроса не слезала. И услуги свои по продаже на рынке яиц для поправки генеральского бюджета предлагала; и петуха, поскольку Сеня все время делами занят, а генерал тоже все трудится и трудится, для личных нужд одолжить просила. Уточнив при этом, что „вам, милицейско- прокурорским, теперь вообще на женщин смотреть не положено. После того, как главный прокурор оскандалился“.
Сорокин отшучивался, что продавать Розе больше ничего не поручит, а то даст на реализацию яйца, а она спустя месяц цыплят вернет; и что петух у него для кур, а не для крупного рогатого скота. На „скот“ Роза не обижалась, а что касается рогатого, то весело поглядывала на Сеню и говорила, что генерал ему льстит, что Сеня на работе такого наглядится, что потом на женщин без отвращения смотреть не может.
В середине мая Президент отправил в отставку очередное правительство и новым премьером стал министр внутренних дел. Соответственно, пошли разговоры о том, кто будет новым министром. Фамилия Сорокина произносилась в связи с этим часто.
Сорокин сидел на службе с утра до вечера не столько из-за обилия работы, сколько в ожидании звонка из Администрации Президента и вызова для кадровой беседы. Даже в субботу с воскресеньем на даче не появился.
А в середине недели случилось ужасное. На сей раз не одичавшие собаки, а соседская овчарка подавила генеральских кур.
