так сделай напоследок доброе дело! Что ж я — зря с тобой носился. А то загнешься, а я так и не получу ничего! Ну, давай же, лежи тихо, а я тебя потом — хочешь? — сам с ложечки димедрольчиком? А, лапа? Все равно ж помирать!
— Сука!!! — выкрикнула Наташа, уже не заботясь, что кто-то в квартире может ее услышать, высвободила одну руку и с размаху ударила по ухмыляющемуся, до жути чужому лицу. Удар был такой силы, что она отшибла себе ладонь, и из глаз брызнули слезы, потекли по дрожащей маске ненависти и изумления. — Сука! — повторила она прыгающими губами, не ощущая уже ни безысходности, ни отчаяния и, откровенно говоря, никакой жажды смерти, которая иссушала ее только что. — Тварь, мерзкая скотина! Другом притворялся, да?! Не буду я умирать! Ты еще пожалеешь! Ты так пожалеешь!!! Я останусь! Я тебе такое… — Наташа захлебнулась воздухом и слезами, закашлялась и только теперь осознала, что ее уже никто не держит, а рядом слышится странный, казалось бы совершенно неуместный сейчас звук. Она приподнялась и ошеломленно уставилась на Славу, который сидел на краю кровати и, слегка откинувшись назад, от души хохотал, утирая кровь с расцарапанной щеки.
— Ой, — сказал он и мотнул головой, — не могу. Сколько злости, сколько страсти. Ну, и как мы себя ощущаем? Димедрольчика еще хочется?
— Сволочь, — тускло шепнула Наташа, начиная понимать в чем дело. Слава быстро глянул на нее. Гнусноватая ухмылка бесследно исчезла и с его губ, и из его глаз, и сейчас Наташе уже казалось нереальным, что она ее видела, и нереальным казалось все, что сейчас случилось. Этого просто не могло случиться. — Негодяй! Да тебя убить мало!
Она несильно шлепнула его по плечу, потом по груди, от следующего удара Слава увернулся и притянул Наташу, продолжавшую размахивать руками, к своему плечу, зажав рассерженные кулаки между своим и ее телом.
— Ну, вот и все. Тихо-тихо, успокойся. А теперь посмотри мне в глаза и честно скажи — все еще хочешь на тот свет.
— Нет, — сердито буркнула она, не глядя на него. И это было правдой — теперь недавнее желание умереть казалось ей совершенной нелепостью. Более того, еще никогда, как сейчас, ей так не хотелось жить. И что это на нее вдруг нашло? А Славка все-таки мерзавец!
— Ты уж прости за такой способ, просто ничего другого в голову не пришло, а ты уже была на пределе. Но мысли переключает неплохо, правда? А самоубийство, лапа, это все ерунда. Умереть легко, знаешь ли. Это — одна из самых простых вещей на свете. Только это трусость, Наташ. Бегство. Руки вверх — вот что это такое. Но это не для тебя, лапа. Я ведь успел тебя изучить — время у меня было. Ты очень отважный человек, просто слишком часто теряешься, оставаясь одна. А насчет этого «юриста» не переживай — он просто еще не понял. Но он поймет. Обязательно. А вообще — я же тебе говорил — нельзя избавить людей от них самих. Это утопия. Дай-ка мне платок, — неожиданно закончил он, и Наташа, подняв голову, смущенно взглянула на его расцарапанную щеку.
— Подожди, я сама.
Пока она вытирала кровь с его лица, Слава внимательно смотрел на нее — так внимательно, что Наташа, закончив, неожиданно для самой себя покраснела, скомкала платок, вскочила и снова начала собирать таблетки — на этот раз только для того, чтобы их выкинуть.
— У тебя не найдется чего-нибудь пожевать — кроме димедрола? — сонно спросил Слава за ее спиной, и Наташа обернулась, крепко сжимая таблетки в кулаке.
— Конечно, сейчас я что-нибудь сделаю. Останешься до утра? Уже почти час ночи, а тебе ехать аж на другой конец города. Поспишь на моей кровати, а я к маме напрошусь.
— С удовольствием, если не боишься держать в доме такого бешеного жеребца, — произнес Слава гнуснейшим растянутым голосом и подмигнул ей, и Наташа едва сдержалась, чтобы не запустить в него собранными таблетками. — А мне дадут ночную рубашку и тапочки и споют на ночь печальную колыбельную песнь?
Наташа рассмеялась, отперла дверь и вышла в коридор, где натолкнулась на встревоженную мать, кутавшуюся в широченный цветастый халат. Увидев ее, мать опустила руки и слегка качнулась вперед, и халат махнул полами, отчего мать в полумраке стала похожа на некое праздничное привидение.
— Наташка, час ночи! Что у вас там за вопли! Вы что — поссорились со Славиком?
— Ма, я тебя умоляю — иди спать! Что ты всегда вскакиваешь?! Никто ни с кем не ссорился, это просто лечение меланхолии по новейшей методике. Все, давай, спать, спать. Я скоро к тебе переберусь, а то Славка у нас остается на ночь — поздно ему уже ехать. Давай, мам, иди — еще не хватало, чтобы тетя Лина примчалась.
Ворча, мать уплыла в свою комнату, а Наташа, подождав, пока закроется дверь, направилась в ванную, по пути споткнувшись о толстого трехцветного кота тети Лины, которому вздумалось прогуляться. Включив свет, она открыла дверь и скользнула внутрь, щелкнув задвижкой.
Часть таблеток размялась во вспотевшем кулаке и, высыпав димедрол в унитаз, Наташа включила воду и начала задумчиво оттирать ладони. Сейчас, когда безумная волна отчаяния и ярости схлынула и вернулась способность размышлять более-менее здраво, Наташа снова вспомнила то, что ей недавно сказала бесконечно счастливая Людмила Тимофеевна.
Я порекомендую вас всем своим знакомым. У них у многих такого добра хватает, и вы сможете очень круто подзаработать… Вы просто волшебница… И вы поймете — Ковальчуки — не какая-нибудь там шваль, Ковальчуки благодарить умеют!
Я порекомендую вас всем…
А что же ответила ей Наташа? Растерянно промямлила «спасибо!» И все? Нет, слава богу хватило потом ума попросить не рекламировать ее очень уж широко… и помочь она может не каждому… да и не в деньгах тут дело.
Я хочу сама выбирать. Сама решать, кому помочь. И посмотреть, кто и как будет благодарить. Не то, чтобы мне нужна эта благодарность… но это, конечно же, приятно. Крайне приятно будет… может быть. А владеть таким даром и ничего не делать — разве это само по себе не преступление? Не порок?
Закрыв воду и вытерев руки, Наташа подняла глаза к зеркалу и оттуда на нее глянуло распухшее от слез, несчастное лицо потерянного человека… но взгляд был жестким… он хотел бы проникнуть поглубже, внутрь самого себя. На секунду ей снова показалось, что она видит знакомые хищные черты давно умершего художника, принесшего все в жертву своему искусству.
Нет, если жить, то и работать. Нельзя по другому. Никак.
Наташа, осторожно ступая, вернулась в комнату. Слава успел задремать на ее постели, свесив ноги и откинув голову на согнутую руку. Наташа тихо опустилась рядом и несколько минут смотрела на него, а потом, вдруг поддавшись внезапному порыву, наклонилась и коснулась губами его щеки. Но тут же отпрянула, словно твердая, слегка колючая щека обожгла ей губы. Слава был не ее, он принадлежал Наде, пусть Нади уже и нет в живых. Да и тем более Слава, сам-то Слава… он ведь никогда…
А я — чудовище, и аленького цветка на мою душу не предназначено.
Слава слегка дернул рукой и открыл глаза, недоуменно моргая, но Наташа уже стояла рядом с кроватью и лицо ее было спокойно.
— Что такое? — сонно спросил он. — Это ты? Который час?
— Слушай, Слава, ты — человек деловой? — Наташа села на стул, закинув ногу на ногу. Слава приподнялся и исконно русским жестом почесал затылок.
— Ну, присутствует. Это ты к чему?
