мере, через час. А шестерка шефа придет за скудной мздой не раньше, чем через два, к тому же пьяный в дымину.
Косой спорым шагом преодолел ту жалкую сотню метров, что отделяла его от фургончика Санти; по дороге он молился, чтобы сегодня вечером этой грязной свинье пришла охота снова сыграть с ним.
Я обогнул постель, с которой свешивалась изящная ножка, обтянутая черным нейлоном, контрастно оттененным серебристыми фалдами халата. Я снял пиджак и небрежно бросил его на пол. Вытащив из-за пояса заряженную «беретту», я положил ее на столик рядом с транзистором, который сообщал:
«…Температура у подножия Тибидабо тринадцать градусов, влажность воздуха – семьдесят восемь процентов. Точное время – двадцать два часа. По сообщению…»
Я крутил и крутил настройку, наконец зазвучала подходящая музыка. Мне не хотелось слушать сводку новостей, пока. Все было нормально: легкий толчок и дело пошло, как по маслу. И тут охраннику взбрело в голову проявить геройство, и он схватился за кобуру. Я от всего сердца надеялся, что пуля из девятимиллиметрового «парабеллума», которую мне пришлось всадить ему в брюхо, не окажется смертельной.
Косой постучал согнутыми пальцами в ветхую дверцу фургончика. Ему открыл Горилла – обезьяноподобный тип с мыслями наперечет, зато прочно засевшими у него в башке.
– Ха, Косой! Ты чо, с лошадки грохнулся? Что-то выглядишь хреново.
– Сеньор Санти на месте?
– Санти… Слышь? Косоглазый с карусели тебя спрашивает.
Его пропустили внутрь. Санти, коренастый и тучный, с вечной каплей пота на лбу, лопал колбаски, запивая их прямо из бутылки риохийским вином сомнительного качества. Развалившись на маленьком диване, он выглядел столь же презентабельно, как неубранная постель.
– Сеньор Санти, не желаете ли сообразить банчок? – униженно обратился к нему Косой.
Я старался не думать о перестрелке; отвлечься и настроиться на нужный лад мне помогла одна из моих любимых песен, «Бейкер-стрит» Джерри Рафферти, которую мне удалось поймать по радио. Я засвистел в такт мелодии, которая всегда пробуждала в воображении одну и ту же картину: по зловещему городу величественно катит красный «кадиллак»-кабриолет. Мой сольный номер совпал по времени с той минутой, когда Марлена проснулась и одарила сиянием синих глаз свой мир: меня.
– Какой шум! Милый, ты свистишь, словно глухой.
– Я снова с тобой, Марлена.
– Я не слышала, как ты вошел. Я тут слегка… как говорится… вздремнула, – сказала она, сладко потягиваясь, и едва не касаясь при этом низкого потолка из грубо отесанных досок, который стал подобен небесному своду, когда взмыли вверх две нежные голубки в багряном венце – ее руки с ногтями, покрытыми алым лаком. Хоть я и тертый калач, чье знакомство с жизнью состоялось в районе, где за неимением жевательной резинки жуют использованные презервативы, где-то в глубине души еще теплится искорка романтизма.
– Я побывал сегодня в адской переделке, малышка. Думал, нам крышка. Но в конце концов все уладилось. Твой парень слов на ветер не бросает, никогда не забывай об этом. Альберт не приходил?
– Альберт?
– Здесь место встречи. Паршивец Альберт опаздывает. Но не стоит беспокоиться, у меня все под контролем.
– Послушай, тигр. Почему бы тебе не расслабиться и не лечь поудобнее. Давай, иди ко мне. Время течет быстро, знаешь ли.
Скверная штука – время… Ее голос был глубоким и нежным, словно порез опасной бритвы брадобрея. Она приподнялась на кровати, встав на колени, чтобы освободить меня от галстука цвета ночи, который я уже распустил. Но я был не в настроении и дал это понять, недвусмысленно прищелкнув языком. Я закурил сигарету без этой педерастической хрени, именуемой фильтром.
– Что с тобой, солнышко? Тебе что-то не нравится? Что ты высматриваешь в окне? Ведь не видно ни зги…
И в самом деле. Подпирая рукой измученную голову, я тревожно вглядывался в оконное стекло. Свободной рукой я поглаживал рукоять дружка Фредди, револьвера, который нередко спасал мне жизнь: длинноствольный «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра, покоившийся в наплечной кобуре на двойном ремне из хорошо выделанной свиной кожи. Свой добытый недавно автоматический револьвер, военный трофей, который сегодня получил боевое крещение, я еще не нарек.
– Слушай внимательно, ненаглядная. Меня чертовски нервирует такое легкомыслие. Полиция тщательно прочешет город, как кудри богатенькой наследницы. А от Альберта по- прежнему ни слуха ни духа. Я спрятал куш в надежном месте, и это самое главное, но…
Вдруг у меня в голове стало проясняться, забрезжил свет истины, с трудом пробивая себе путь, подобно снегоочистителю, в густом тумане от множества выкуренных сигар и бессчетных бокалов вина, выпитых до дна.
Толстяк Санти уселся за складной столик. Махнув рукой, он велел Косому последовать его примеру.
– Ты, Косой, надо думать, очень стараешься, чтобы тебе вдули в задницу на пляже. Пока тебе вставляют, ты стережешь шмотки другого пидора… – заявил Горилла, по-прежнему заслонявший тесный проход и смотревший на гостя с глумливой ухмылкой.
– Бородатая шутка, – осмелился возразить Косой.
– Не знаю, куда подевалась колода… Уверен, что снова хочешь сыграть? В прошлый раз ты даром убирал у меня мусор целую неделю… Ставим на кон то же самое? – уточнил Санти.
– Я заранее купил новые карты, – пробормотал Косой, выкладывая на стол запечатанную французскую колоду. – И если вы согласны, поставим на кон то же самое. Сыграем только одну партию, если не возражаете. Мне необходимо вернуться как можно скорее.
Неприкрытая истина предстала передо мной во всем своем безобразии, словно уродливая птица, предвестница беды, и слово «предательство» отозвалось в ушах погребальным звоном.
– Мне не повезло, darling, и всегда не везло. У вас с этим красавчиком Альбертом, оказывается, свои планы, где мне не нашлось места. Посмей только это отрицать! Я тебя наизнанку выверну, почище можжевеловой водки.
Я подступил к ней, выпрямившись, с вызовом расправив плечи, преисполненный решимости, словно тореро. Одной рукой, на безымянном пальце которой сверкала крупная печатка немецкого золота – мой клеймобляд – я защемил ей щеку, правда, с известной долей осторожности, а другой сунул под вздернутый носик дымящийся окурок сигареты. Я одновременно ненавидел и боготворил ее. Моя квадратная челюсть дрожала, но она не должна была этого заметить.
– Признайся, ты любишь его. Признайся, то, что было между нами – это фуфло, ты, фуфлыжница?… Господи, я уже не понимаю, что говорю! Ты сводишь меня с ума!
– Конечно, глупый. Тихо. Я намерена свести тебя с ума по-настоящему, как только ты ляжешь в постель. Давай же… У меня еще хватает терпения, но ты вне себя, правда? И сию же секунду убери у меня из-под носа сигарету. Не будь скотиной, предупреждаю по- хорошему.
