– Настоящая тигрица, и я это знаю. Я человек чрезвычайно вспыльчивый, если что не так, кровь во мне вскипает мгновенно – недостаток, который стоил не одному бедолаге переломанных костей; хоть я и выступал во втором полусреднем весе, мой хук справа достоин боксера полутяжелого веса.
Она была совершенно права, следует признать. Тысячи непредвиденных случайностей могли стать причиной опоздания Альберта. Нельзя забывать, что однажды он схлопотал пулю, предназначавшуюся мне, когда наемные убийцы, подосланные Марком Андоррцем устроили на нас засаду в доках. А кровь, как известно, не водица.
Санти неуклюже перетасовал колоду, из которой, поскольку играли всего двое, были выброшены все карты от двойки до шестерки в расчете на более сильные комбинации, и дал снять Косому. Каждый вытянул по карте из разделенной колоды. Толстяк вытащил туза, жалкий косоглазый – девятку, а с ней и право первой сдачи.
Косой снова перемешал и раздал по пять карт втемную: два раза по две и в последний раз по одной.
– Этот гнус не верит тебе, шеф. Он припер свою колоду, будто твоя крапленая. Впрямь как в лицо плюнуть, – пробурчал Горилла, закуривая дешевую вонючую сигарку.
И все-таки это случилось: то, чего я боялся и о чем мой непогрешимый внутренний локатор уже предупреждал, посылая мне настойчивые сигналы тревоги в виде гложущего, сосущего чувства под ложечкой. Ослепительно яркий свет, не оставляя надежды на спасение, залил комнату, рассеяв уютный полумрак. Ровно через три секунды, как вспыхнул свет, загремел искаженный мегафоном голос, гулкий и бесчеловечный.
– Говорит полиция! Говорит полиция! Повторяю. Говорит полиция! Сопротивление бесполезно, вы окружены. Оружие выбросить из окна, выходить с поднятыми руками.
Я не стал терять времени. И для начала обжег три пальца, выкручивая из патрона голую электрическую лампочку, которая свисала с потолка, словно сверкающая слеза плакальщицы. Затем перетащил к двери тяжеленный комод, вес которого для моих стальных мускулов был нипочем, словно он был сделан из картона. Комната была забаррикадирована и освещалась только бесцеремонным лучом полицейского прожектора, в свете которого Марлена – поверженная императрица, равнодушная и надменная, как античная богиня – выглядела голливудской звездой, почтившей присутствием премьеру своего последнего фильма.
– Нас выследили, дорогуша! Доигрались… Альберт! Шелудивый сукин сын нас продал.
– Послушай-ка, не бросай окурки на пол.
Я восхищался ее выдержкой, которая, возможно, свидетельствовала о непонимании происходящего. Я по-кошачьи прокрался к окну, встав сбоку у стены под прикрытием выступающей кирпичной кладки. Достав из кобуры Фредди, я поплевал на прицел и почистил его.
– Сдавайтесь! Даем вам одну минуту. Стволом револьвера я вышиб стекло. Через дыру, щетинившуюся осколками, соблюдая осторожность, чтобы не порезаться, я послал им четыре пилюли. Выстрелы рявкнули коротко и грозно.
Ружья грянули залпом, им вторили долгие рулады автоматных очередей. Безучастная ко всему, Марлена игнорировала опасность, настраиваясь на разные музыкальные радиопрограммы – что меня, откровенно говоря, достало, так как теперь звучала мелодия «Китайский квартал»… Какая храбрая женщина! Я горжусь своей малюткой, но нелепое безрассудство мне не по вкусу. Я ринулся на нее, словно лев на газель. Сила натиска была такова, что наши тела рухнули с кровати вместе с бельем и матрасом. Мы растянулись на полу, отгородившись от внешнего мира объятиями любви.
– Марлена! Ты с ума сошла? Неужели тебя больше ничего не волнует? Не отвечай, просто нахмурь бровки, мне так нравится эта твоя гримаска… Если хочешь, мы сдадимся. Или, если угодно, можем встретить свой конец здесь и сейчас, изрешеченные пулями, как новые Бонни и Клайд.
– Тебе виднее, мой повелитель.
– Я не вынесу жизни в тюряге без тебя, моя сладкая куколка. Перспектива еще хуже, чем рожа Роберта Стукача, когда он пел под шипение паяльной лампы. Я хочу умереть в твоих объятиях, в тебе. Нас связывает нечто большее, чем жизнь… Предатель Альберт, чтоб его черти взяли…
– Больше не стреляют. Не медли.
И верно, канонада стихла. Нам подарили короткую передышку перед последним штурмом. Может, в них все-таки осталась частичка человечности, и они поняли, что мы хотим насладиться любовью в последний раз.
– Слушай, Горилла. Почему бы тебе не докурить это дерьмо где-нибудь в другом месте? Воняет, как от паленой шерсти. А кстати и сделаешь вид, будто не болтаешься без дела, – устало заметил Санти, разбирая свои пять карт.
К нему пришла пара королей, дама, валет и девятка.
Горилла безмолвно вышел из фургончика. Косой знал, что выволочка, которую шеф устроил подручному в его присутствии, еще больше настроит Гориллу против него. Он сидел, не поднимая головы, пока гнусный тип не исчез. После этого он сосредоточился на своих картах, которые представляли собой пустую комбинацию, беспарный набор: туз, король, валет, восьмерка и семерка разных мастей.
– Итак, что мы имеем, дружище? Смотрю, у тебя такая мина, словно тебя обнесли выпивкой, – сказал Санти.
Он размышлял, сбросить три карты или рискнуть и разбить пару королей в надежде прикупить десятку и выстроить стрит. Он избрал традиционный путь и оставил пару.
– Дай мне три карты. Сколько тебе нужно?
– Мне… четыре, – отозвался Косой, сидевший с одиноким тузом.
Он мог дать голову на отсечение, что проиграет. С грустью и досадой он представил, что его, вероятнее всего, ожидает на следующей неделе: чистить и убирать фургончик и контору Санти после мало вдохновляющего рабочего дня на карусели.
Марлена поднялась, выпрямившись во весь рост, которым ее наградила природа, увеличенный роскошными каблуками-шпильками, за которые мне так нравится держаться – и стараться завести их как можно дальше себе за плечи и в… в конце тоже – когда мы этим занимаемся. Она развязала пояс и освободилась от серебристого халата, небрежно бросив его на стул. Возможно ли, чтобы эта женщина стала бы в конце концов хорошей хозяйкой и примерной матерью?
– Мы с тобой вместе. Мы доигрались, куколка, дальше дороги нет… Нам конец…
Она стояла обнаженная. Под халатом она не носила ничего, кроме подвязок тончайшего прозрачного кружева, державших черные капроновые чулки. И восхитительные открытые туфельки, чудо эквилибристики, державшиеся на ногах с помощью обычных лакированных ремешков. Я с восторгом мял ее вздымавшуюся вверх грудь, слишком пышную для ее стройного стана, с крупными шоколадно-коричневыми сосками, широкими обводами, темными и прекрасными, словно пустынные плато в фильмах Джона Форда об индейцах.
Пышная густая грива цвета платины и гладко выбритый лобок, соблазнительный для псевдопедофилов, являли неожиданный контраст. И задница – без комментариев, поскольку не существует ни слов, ни тем более двухмерных образов, способных достойно отразить иные совершенные творения природы.
Я порадовался, что до прихода сюда предусмотрительно выпил пару литров пива: лучшее народное средство против преждевременной эякуляции, чего эта лакомая женщина несомненно не заслужила.
