имя Верховного для каждого, кто держит фронт. А потому, что так было легче обсуждать повседневные военные вопросы. Сейчас он подумал: „Уран“, „Сатурн“ — уже не немцы, а мы держим в руках инициативу, заключенную в этих вселенских кодовых названиях».
«Уран» — окружение Сталинградской группировки закончилось успешно. Более чем успешно. Теперь предстоит другая, с не менее серьезными целями операция — «Сатурн», или, как недавно ее переименовал генштаб, несколько сузив цель, — «Малый Сатурн».
Генерал хорошо помнил лето минувшего года, когда клинья германских танковых соединений в клочья рвали фронт и никто не мог поручиться, что именно происходит сейчас у Днепра, у Березины, у Старой Руссы, у Пскова. Он помнил душный август под Смоленском и доклад Ставке о первом — первом в Европе! — отвоеванном у гитлеровцев кусочке древней русской земли с несколькими пепелищами, где еще недавно были деревни. Помнил доклады первой военной осени и начала зимы, когда фронт, как стальная пружина, изгибался дугой и вот-вот металл этой пружины мог дать трещину, но не дал, и пружина разжалась, отбросив германские дивизии, вступившие уже в подмосковные дачные поселки. Как это произошло? Как удалось разжать пружину? Он, да и не только он, пока еще не осмыслил этого полностью — пусть пройдет время, историки возьмут старые карты, донесения, сводки, шифровки и установят точно все, как было. Но одно ясно: победу одержали дивизии, вооруженные не лучше, а наверняка даже хуже, чем в дни летнего отступления. И обученных солдат, кадровых офицеров в них насчитывалось куда меньше, чем тогда! Однако они отбросили врага от столицы. Значит, им передалось невиданное напряжение народа, страны. Напряжение, питаемое гневом и сознанием собственной силы.
Он помнил и другие доклады весны и лета нынешнего года, когда после, казалось бы, прочной стабилизации фронта вдруг снова все перевернулось и танковые клинья гитлеровцев двинулись к Волге по донским и воронежским степям. Как в первое лето войны. Как тогда, но не совсем так. Все же по-другому. Окружения главных сил южных фронтов, подобного памятным Киевскому или Вяземскому окружениям, здесь немцам осуществить не удалось. Не удалось и выйти на Волгу по всему фронту наступления. Не удалось прорваться через Воронеж в глубь средней России. Сильные и точные удары по флангам превратили германский танковый веер, развернутый по бескрайней равнине, в две относительно узкие стрелы, упершиеся остриями в Сталинград и Кавказ. Немецкая разведка проглядела резервы, сосредоточенные у оснований этих стрел. Оттуда — севернее и южнее Сталинграда — и развернулось мощное контрнаступление, зажавшее в городе и приволжских ериках отборную армию Паулюса с приданными частями. Но если бы вдруг германский генштаб сумел перебросить туда, к Волге и Дону, из здешних гиблых, глухих лесов танковые дивизии, это могло в какой-то степени повредить нашим планам, помочь Манштейну деблокировать Паулюса.
Генерал встал из-за стола, подошел к двери, открыл ее и сказал, обращаясь к адъютанту:
— Когда появится Шубников, пришлите его ко мне.
И снова сел за стол, как и вчера, остановив взгляд на пронзительно яркой лампочке.
А собственно, правильно ли он поступил, разрешив Шубни-кову выводить людей из кольца без техники? Сделал бы он так год назад? Нет, конечно. Летом и даже осенью сорок первого он обязательно приказал бы держаться до конца, до последней возможности. Да, пожалуй, иначе тогда и нельзя было. Впрочем, прошлым летом окруженное советское соединение не привлекло бы на себя четырех свежих немецких дивизий. В ту пору немцы не очень-то страшились наших фланговых ударов. А сейчас?.. Иные времена — иные песни. И у немцев и у нас… Спасет Шубников людей — а они ой как нужны в преддверии новых боев! — останется жить боевое танковое соединение, уже имеющее свои традиции.
Генерал снял гимнастерку, разулся и прилег на широкую лавку. Поворочался на жестком ложе с полчаса, но уснуть не смог. Сел, поставив крупные босые ноги на голенища сапог: тесовый пол в блиндаже был холодный. Посмотрел на часы — пять тридцать. Подошел к двери, приоткрыл ее:
— Не спишь, Поливанов?
— Нет, товарищ генерал армии.
— Ну, заходи тогда, чай будем пить.
Чай был готов быстро. У хозяйственного Поливанова, видно, и ночью кипел самовар.
Ординарец, усатый солдат в ватнике, ловко накрыл стол клеенкой, поставил домашний пузатый чайник в красный горошек и такие же чашки. Сахарницы в сервизе не хватало — ее заменяла круглая немецкая пластмассовая коробка от шоколада.
— Снимай жилетку, сопреешь, — сказал генерал армии. Поливанов молча повесил на гвоздь свой меховой жилет.
— Ты, видно, мерзляк.
— Пар костей не ломит, — стремясь попасть в тон, ответил Поливанов.
Генерал нахмурился.
— Ладно, садись.
Они сели друг против друга. Поливанов налил в чашки крепкий чай.
— Может, чего еще к чаю приказать?
— Не надо. Как у Шубникова?
— Пока нормально. Сейчас доложили, что через Кузьмичи пытаются прорваться его танки.
— Сколько их осталось?
— Я думаю, больше тридцати.
— Пройдут?
— Нет.
Продолжать разговор генералу армии не хотелось. Пили чай молча. Но потом он все- таки спросил Поливанова:
— Как расцениваешь исход операции?
— Неудача, товарищ генерал.
— Ты так думаешь?
Поливанов молчал. Потом как бы нехотя:
— Разведка подвела. Поздно узнали о подходе четырех свежих дивизий.
— А если бы раньше узнал, ты бы их задержал?
— Наличными силами, пожалуй, нет. Вот если бы соседи вышли на Боковку, тогда другое дело. Но я так понял, товарищ генерал армии, что соседи…
— Разбирать операцию мы с тобой не будем. Оставим это для других. Скажу только: немецкую оборону ты прорвал неплохо.
И после паузы спросил:
— Слушай, Поливанов, кем ты был в тридцать шестом? Вопрос был неожиданный, и Поливанов далее слегка растерялся.
— Начальник полковой школы. В Забайкалье, — ответил он.
— Майор?
— Майор.
— А в тридцать девятом?
— На финскую поехал комдивом.
Генерал армии отхлебнул глоток чая, пристально посмотрел на Поливанова, может быть желая спросить его еще о чем-то, но, видимо, передумал, поставил чашку на стол и как будто без связи с тем, о чем они только что говорили, произнес:
