виделись после войны.
Прохоренко протянул к ней дрожащие руки:
– Можно тебя обнять?
Она колебалась лишь секунду:
– Конечно!
Он сжал ее полные плечи:
– Ты действительно не веришь всей этой ерунде?
Снежкова указала ему на стул:
– Садись. Хочешь поесть?
Старик покачал головой:
– Ты не ответила.
Татьяна Павловна посмотрела ему в глаза:
– Скоро все выяснится, Гриша. Ты правильно сделал, что обратился в газету, но тот мальчик, Никита, молод и неопытен. В общем, я попросила помощи у Свиридова.
Она не сводила с него глаз: ей была важна его реакция.
– Спасибо, – Прохоренко по-стариковски причмокнул губами. – Я помню, ты рассказывала о своем бывшем и могущественном любовнике. Значит, он еще жив?
– Да, и дослужился до генерала, – пояснила Снежкова. – Поверь, раскрутить это дело ему ничего не стоит.
Григорий опустил голову:
– Дай-то бог. И ты ему все рассказала? Удалось что-нибудь выяснить?
Татьяна хотела ответить, но ей помешал телефонный звонок.
– Извини.
Что-то подсказало Григорию: звонит именно Свиридов. Он сжался, словно ожидая смертного приговора. Женщина разговаривала недолго.
– Ты очень устал? – спросила она, выйдя из комнаты.
Прохоренко вздрогнул:
– Что случилось?
Она пожала плечами:
– Не знаю. Александр в санатории. Это в двух часах езды отсюда. Он хочет нас видеть.
Григорий покорно встал:
– Я готов. Ты не представляешь, как для меня это важно. Даже если бы твой Свиридов находился на краю света, я бы помчался туда.
Снежкова сдержала радостный возглас. Григорий Прохоренко был для нее больше чем одноклассником: выполняя задания подпольной организации, они съели не один пуд соли. Женщине казалось: самое страшное и неприятное в жизни – подозревать близких. Возможно, сегодня Александр поможет Грише обрести покой и возвратить уважение тех, кто поверил грязной писанине.
Глава 17
Александр Афанасьевич дружески кивнул Татьяне, однако не пожал протянутую руку Прохоренко. «Недобрый знак», – подумала Снежкова. Ее словно окатили холодной водой: «Неужели все-таки Гриша?» Она растерянно взглянула на Петра Огуренкова, примостившегося на диване. Лицо эсбэушника ничего не выражало. Скрюченным пальцем с толстым суставом Свиридов указал гостям на кресла возле журнального столика.
– Я полагаю, перейдем сразу к делу, – объявил он. Женщина посмотрела на Григория. Тот был на удивление спокоен.
– Это лучше всего, – услышала она его бодрый голос. – Я полагаю, вы не вызвали бы нас просто так? У вас есть что сказать?
– А вы готовы говорить правду и только правду? – встрял Петр.
Прохоренко развел руками:
– Молодой человек, мне нечего скрывать. Если вы желаете услышать что-нибудь новое…
– Давайте не упражняться в остроумии, – перебил его генерал. – Да, мы желаем услышать новое, тем более у нас есть на это основания. Много лет вы утверждали: когда Котиков отправил вас на линию фронта, вы разделились с Черных и побрели в разные стороны. Так?
– Совершенно верно, – подтвердил Григорий Иванович. – Но почему вы…
– Потому что вы врете, – бросил Свиридов. – Странно, что после окончания войны вам поверили на слово. Никто не удосужился спросить об этом Санникова, в чей отряд вы якобы попали.
Коричневые, с вздутыми венами руки старого подпольщика задрожали:
– Так оно и было… – его лицо побагровело. Татьяне захотелось закричать, чтобы бывший возлюбленный перестал мучить Гришу. Казалось, еще немного – и его сердце не выдержит. Александр и Петр, наоборот, поражали олимпийским спокойствием:
– Так не было, – доброжелательно подсказал Огуренков. – У нас имеются показания Санникова, посланные факсом и заверенные его подписью. Вы поверите на слово или нам придется потревожить пожилого героя войны?
Прохоренко рванул ворот рубахи:
– Не надо. Я все расскажу.
Снежкова закрыла глаза. Ей нестерпимо захотелось убежать отсюда, вернуться домой и никогда не иметь отношения к расследованию. Генерал, заметив, как побледнела Татьяна, кивнул Огуренкову, и тот поднес женщине стакан воды. Она выпила залпом и бессильно привалилась к спинке кресла, простонав:
– Я больше не могу…
– Тебе плохо? – Свиридов попытался встать. – Давай я вызову врача…
– Ничего не надо, – выдохнула она – Не надо никакого расследования. Мы уезжаем… Я не верю…
– Подожди! – не поддержал ее Григорий. – Вы вправе знать то, что я утаил много лет назад. Действительно, я сказал тогда неправду.
Снежкова закусила губу.
– Где же ты был?
Он в волнении теребил платок:
– Я дошел до линии фронта, услышал канонаду и испугался… Да, да, да, испугался и повел себя как последний трус. Впервые над моей головой свистели пули. Вы не представляете, как страшно слышать этот звук первый раз в жизни. Я спрятался в кустах и сидел до тех пор, пока наши не вошли в пределы города.
– И сколько сидели в укрытии? – с насмешкой спросил Огуренков.
– Трое суток, – прошептал Григорий. – Поверьте, это правда. Я не имею никакого отношения к предательству Котикова. И трусость мне удалось преодолеть. Я же дошел до Кенигсберга.
Его голова упала на грудь. Послышались беззвучные рыдания.
– Успокойся, Гриша, – ласково проговорила Татьяна. – Мы верим тебе. Я знаю, ты не смог бы…
Свиридов и Огуренков переглянулись. Снежкова помогла Прохоренко подняться:
– Поехали, Гриша. Саша обещал найти настоящего предателя. И он сделает это, обещаю тебе.
Когда за ними захлопнулась дверь, Петр, достав большой носовой платок, вытер пот, обильно струившийся по лицу.
