Гуров решительно не понимал, как можно оживать в ветхом домишке на пяти сотках. Настоящая дача рисовалась ему в виде загородного двухэтажного коттеджа, с большим участком земли, засаженным какими-нибудь красивыми растениями, и бассейном — этакий голливудский Эдем. Вот в таком месте можно и отдохнуть душой. Но мать прикипела сердцем именно к этому клочку земли. За год до ее смерти, зная, сколько ей осталось жить, Петр Семенович, уже зарабатывавший хорошие деньги, нанял рабочих, чтобы превратить старую хибару в маленький домик. Мать противилась этому. Она тоже знала, сколько ей отведено.
— Спасибо, Петя, — говорила она ему, — но не надо вкладывать деньги в то, от чего ты вскоре избавишься. А мне нравится так, как есть.
Гуров все равно улучшил домик и стал часто оставаться ночевать в нем вместе с матерью. В нем проснулось желание постоянно быть с нею, даже просто молча сидеть рядом, держа за руку. Врач видел, как жизнь постепенно уходит из дорогого ему человека, и словно хотел продлить их пребывание вместе.
После смерти матери Мария Ивановна, ее близкая подруга и соседка по даче, предложила Петру Семеновичу продать участок ей.
— Ведь тебе он не нужен, Петя, — говорила она, — а я уберу перегородку и соединю со своим участком. Это хорошо, что ты благоустроил домик. Ко мне на лето внуки приезжают, дети. В двух домиках я всех размещу.
Гуров слушал соседку и удивлялся сам себе. Сейчас он и слышать не хотел ни о какой продаже. И был уверен, что вряд ли когда-нибудь захочет. Это ведь память о его матери. Он категорически отказался говорить на подобные темы и попросил Марию Ивановну никогда не возвращаться к этому вопросу. Сейчас, отпирая калитку, он думал о том, как правильно сделал тогда.
Поднимаясь по ступеням, ведущим в дом, мужчина всегда испытывал странное чувство. Ему казалось, что он приехал к матери и она ждет его, сидя в своем любимом кресле. Сейчас он услышит шаркающие шаги, увидит радостную улыбку на изможденном лице… С такими мыслями кардиолог распахивал дверь и замирал на пороге на несколько секунд. Лишь стоявшая в доме тишина помогала ему вернуться в реальность. А еще одна страшная реальность шла за ним и уже заходила в комнату. Впервые за много лет Гуров не сожалел о том, что матери нет в живых.
Оперативники расположились под окном дачного домика врача. На их счастье, Николай, находясь в полуобморочном состоянии, и не подумал запереть за собой калитку, и Скворцов с Киселевым беспрепятственно проникли на участок. Им было хорошо видно и врача, сидевшего в большом черном кресле, и парня, стоявшего перед ним, но разговора они не слышали: в доме говорили очень тихо. Павел, переместившийся потом от окна к двери, тоже не запертой на замок, улавливал только отдельные звуки, из которых даже приблизительно не мог составить слов. Скворцов и Киселев недовольно поглядывали друг на друга и уже думали о другом способе прослушивания, однако им повезло.
— Поймите, я не могу этого сделать! — закричал вдруг Николай. — Я обещаю, что никому ничего не скажу и отдам вам деньги. Но, умоляю, не требуйте от меня этого! Вы убьете и меня, и мать, если она когда-нибудь догадается.
— От того, что я тебе предлагаю, еще никто не умирал, — Гуров тоже повысил голос. — А вот без этого, — врач взял со стола полиэтиленовый пакет и потряс им перед лицом парня, — она умрет завтра. И виноват в этом будешь ты. Впрочем, — кардиолог взглянул на часы, — мы с тобой беседуем уже сорок пять минут. Через час уходит последняя электричка. Я не собираюсь здесь ночевать и тебя не приглашаю. Не хочешь — не надо. Учти: я всегда найду более преданного сына.
Киселеву удалось бесшумно приоткрыть дверь, он махнул рукой Скворцову, и оба наблюдали за дальнейшими действиями врача и юноши. Они увидели, как Николай заплакал и встал на колени:
— Прошу вас, дяденька!
Его мольба прозвучала как-то по-детски жалобно и неуверенно, и все — и оперативники, и Гуров — поняли, что парень сломлен, на все согласен, настал момент, когда на него можно надавить. Врач вскочил с кресла, схватил парня за плечо и с силой толкнул в соседнюю комнату. Юноша не сопротивлялся, он лишь судорожно всхлипывал. На минуту все стихло, но вдруг раздался пронзительный крик, заставивший оперативников влететь в комнату. Ни Павел, ни Константин не ожидали увидеть того, что перед ними открылось: Гуров со спущенными штанами стоял перед голым Николаем. Явно он собирался насиловать сына своей пациентки…
Глава 16
Петр Семенович узнал, что болен, еще учась в медицинском институте. Правда, и раньше, в отрочестве и юности, он задавал себе вопрос: почему его совсем не тянет к девочкам, почему хочется прижиматься к своим друзьям — мальчишкам, обнимать и целовать их? Однажды он спросил об этом мать, но та, испуганно посмотрев на него, ответила:
— Это потому, что я растила тебя одна и воспитывала как девочку. Но ты мужчина и должен осознать это.
Однако Гуров не осознавал. Он со скрипом зубным подавлял в себе желания, которые мать называла извращенными, мучился и страдал от этого. Услышав в старших классах слово «гомосексуализм» и увидев реакцию окружающих на него, он с ужасом подумал: надо с этим бороться. Стоит пойти по пути своей прихоти — и трясина затянет навсегда.
Став студентом медицинского института, юноша узнал, что это не извращенные желания, а страшная, неизлечимая болезнь, и решил победить ее. Он стал заставлять себя обращать внимание на девочек и вскоре женился на своей сокурснице Марине. На свадьбе молодые выглядели счастливыми, никто из присутствующих и подумать не мог, что жених боится брачной ночи больше, чем невеста. Гуров взмок от напряженных раздумий о том, как сделать женщиной девушку, к которой у тебя нет ни на грамм влечения и, что самое страшное, не появится. Однако, вопреки его опасениям, все прошло нормально. Марина очень
