— Это было бы… разумно, — признал рыцарь. А затем, когда Несвай с Датыром в очередной раз за это утро отправились на камбуз, повернулся к Плахту. — Понимаешь, генерал, я отхожу от обжитых мест, чтобы со стороны взглянуть… Ну то есть оглядеться вокруг. Я верю, что Госпожа Джарсин, которая послала нас в этот поход, не могла не учитывать того обстоятельства, что лишние передвижения задержат нас, а значит, тот, кого мы должны найти, не может находиться слишком далеко. Вот только следует найти знак.
— Какой именно? — вежливо поинтересовался Плахт.
Слишком уж велеречивым получался у них разговор, решил рыцарь. И не разговор даже, а прямо обмен мнениями… Он раздраженно фыркнул, но изменить тональность, кажется, не сумел.
— Он может быть каким угодно. Но я пойму, когда он придет ко мне, что это — именно знак, а не что-то иное.
А затем он стал думать, настолько сосредоточенно и заметно для окружающих, что даже генерал не стал приставать к нему с новыми вопросами. Размышлял рыцарь все о том же: придумал он это объяснение, пытаясь не утратить видимости командирской самоуверенности, или ненароком, почти случайно сказал правду. Может, он и впрямь отходит от того марева, которое стояло над местом сражений в невысоких горах, где они нашли Плахта и было так трудно определиться?
Впрочем, война, похоже, всегда порождала слишком густую ауру. Большое скопление солдат, офицеров и всяких прочих, например, обслуживающих обозы наемных трудяг, маркитантов, разных животных или даже пожирателей падали, охотящихся за поживой… Все это, несомненно, сбивало возможность поиска того, кто был действительно нужен.
Рыцарь так ушел в эти внутренние рассуждения, что едва заметил, как приступил к завтраку. Но ему смутно показалось, он уже давненько не едал ничего вкуснее, чем приготовленная Несваем каша и поданное Датыром разбавленное вино. Он сколько-то пришел в себя, стал снова воспринимать окружающий мир, лишь когда увидел, как Крепа, зажав огромную ложку в кулаке, с треском уписывает за обе щеки… гм… третий свой завтрак из миски, которая служила таганом для приготовления еды на всю команду «Раската». Он сначала не понял даже, что видит, но потом все же разобрался… И захохотал — настолько это была диковатая, но и замечательная картина. А тогда и Крепа стала смеяться, потому что отлично поняла рыцаря, за ними обоими стали подхихикивать и остальные.
Этот смех растопил лед в их компании, и уже совсем легко стало приказать, но лучше — попросить Несвая, следуя предложению Крепы, готовить теперь на всех. И генеральский денщик с радостью согласился, потому что был для этого отлично выучен и воспитан, вот только он вытребовал для собственного успокоения участие Датыра в этом непростом деле — кухарить по своему усмотрению. А может, таким образом он хотел залезть в запасы продуктов, которые рыцарский оруженосец приготовил для Сухрома.
С этим-то как раз все получилось удачно. Уже на обед и Несвай, и Датыр устроили такую неведомую ранее на борту «Раската» разнообразную и восхитительную трапезу, что под вечер в каюту к Сухрому, который валялся на своей койке, заглянул Виль.
— У нас перегруз, — начал он, покашливая от неуверенности и усаживаясь на единственный на всем кораблике стул, — небольшой, но все ж… Бороться с этим следует более сильной работой на крыльях. Мне каждый матрос нужен. Может, этот ваш… денщик коком заделается и для команды тоже?
— Виль, ты это сам придумал? — спросил рыцарь. — Или подсказал кто?
— А тебе это нужно знать, рыцарь? — Капитан вздохнул. — Луад подсказал, а ему, наверное, циклопа твоя. Сам же знаешь, он вокруг нее трется. Похоже, влюбился парень.
Рыцарь, как его заело поутру думать лишь о том, куда теперь нужно держать путь, так и не вынырнул из своей сосредоточенности. Поэтому он ответил автоматически, чтобы сказать что-нибудь, что не выдает его подлинных мыслей и тревог:
— Не выйдет у них ничего, слишком они разные. Да и мы — справим дело и разойдемся-разлетимся в разные стороны.
Но замечание это капитан воспринял всерьез. А может, хотел все-таки добиться более важного для него решения, которое должен был принять Сухром.
— Это-то понятно… Ты вот что скажи, рыцарь, как с готовкой будет?
— Я могу лишь спросить об этом у Плахта. Сам же знаешь, мне Несвай не подчиняется, он денщик генерала, но могу обещать, что прикажу кухарить на всех моего Датыра.
— Это, осмелюсь заметить, сэр, не одно и то же.
— Ты не понял, когда Датыр примется орудовать на камбузе, Несвай определенно не останется в стороне. Сам придет и предложит помочь, а после, несомненно, вытеснит Датыра, которого я об этом обязуюсь предупредить. Результат будет, какого ты хочешь добиться.
Так и вышло. Уже к обеду следующего дня стало ясно, кто в действительности управлял всем на камбузе. Каша была иной, чем вчера, будто бы и не из того же проса сваренная, даже солонина отдавала душистым запахом, а привычно подкисшее вино предстало во всем блеске чистоты, отлично утоляя жажду.
Генерал, который провел ночь в одной из небольших кают, предназначенных для служанок Госпожи, поднялся очень рано, по своему обыкновению, и, когда рыцарь вышел на палубу, уже широко и удобно сидел с Крепой и Датыром на палубе. Откуда-то он достал широкую, тонко струганную доску, которую навощил как следует и на которой что-то рисовал, показывая ее время от времени то Крепе, то оруженосцу.
Сухром подсел к ним, тут же получил в руки свою порцию кормежки и неизменный стаканчик, послушал, посматривая на картинку, которую Плахт увлеченно рисовал, и все понял. Он не считался в Ордене знатоком военной истории, но узнал схему сражения при Ныкте, о котором рассказывал генерал, один из классических примеров, когда армия вдвое меньше, чем у противника, сумела окружить и разгромить врага вчистую. И это — после отчаянно трудного перехода через горы, со слонами, чего в той местности никогда прежде не бывало… Крепа слушала как зачарованная. И Плахту ее внимание нравилось. Да и Датыр определенно восхищался рассказом, хотя по своей привычке в присутствии старшего по званию не торопился ни с вопросами, ни с проявлениями своего интереса.
Все-таки у Плахта, как у каждого толкового офицера, был силен дидактический и, можно сказать, просветительский запал. Вот он и нашел небезынтересную для себя тему, которая увлекала и собеседников… Да и Сухрома бы увлекла, потому что, кажется, карлик рассказывал живо, отлично понимая детали, описывая оружие, которое в те давние времена считалось общеупотребимым, объясняя ход соображений, которым противоборствующие полководцы и их офицеры руководствовались.
И все же Сухром слушать Плахта не стал, ушел на бак и стал смотреть вперед, над бушпритом со сложной системой стакселей и блинда, и лишь чуть по сторонам, ощущая на лице свежий ветер, приходящий с левой скулы кораблика.
Смотрел он, главным образом, на очень далекую полоску гор, которыми заканчивалась какая-то невыразительная степь, местами уже оголенная такырами, превращавшаяся в пустыню, которая на нее наползала… Он попробовал собраться и ощутить хоть какой-нибудь лучик неизвестного, другого света, чем эта темная полоса, чтобы узнать, правильно ли они выбрали направление. Ведь раньше так уже было — была искорка, которая почему-то привлекла его внимание цветом, отличным от этого серо-голубого размытого марева, которое, как ему и положено, преобладало на горизонте… Но сейчас Сухром ничего не видел, ничего не мог понять.
Тогда он попробовал прислушаться, потому что ранее, когда он искал Крепу, его очень верно и надежно поддержал звук, который привел его к циклопе. Наконец, он попробовал
