ли за ними еще какие-нибудь инструкции, или деньги эти клятые, вдогон. Как ни смешно, но штаб Диодору понравился, было что-то привычно-уютное в нем, и даже обычная армейская бестолковость ему глянулась. К тому же, как частенько получалось чуть не по всей Империи, во всех армейских канцеляриях, его тут же пригласили к тысяцкому, чтобы он рассказал за ужином какие на Миркве новости, или вообще что-нибудь рассказал. Здешний тысяцкий, барон Хурбина род Берку с Беркович оказался ему чем-то вроде дальнего родственника, по крайней мере, он неплохо и княжича Выготу знал, а уж про Аверита, наверное, мог рассказать такое, о чем сам Диодор никогда не догадывался.
И ужин получился такой, что теперь уже не Дерпен, а он сам на следующий день в седле мучился похмельем. Дерпен, конечно, как офицер князю подчиненный, тоже был приглашен, но пил мало, больше за князем приглядывал, которому этого вот гостеприимства досталось нещадно… Его и на другой день приглашали, чтобы продолжить веселую жизнь армии на зимних квартирах, но он сказался необходимостью и не остался.
И все же, оглядываясь на этих посиделках по сторонам, он обратил внимание, что тут было уже много северян, светловолосых и белоглазых, будто и не люди они, а какие-нибудь русалы из старинных легенд. Вели себя эти ребята тоже не вполне привычно, но к князю, должно быть, из-за его знакомства с командиром, отнеслись добродушно и приветливо. Вот только кичливость в них все равно проглядывала, привыкли они тут нос драть, особенно макебурты, которые полагали, что им и Мирква – не закон, хотя в большинстве своем были они патриархального крещения. А в общем, их и в первопрестольной не слишком любили, считали не вполне сытыми даже, привыкшими на деньги Империи жить и из Мирквы всякое довольствие получать.
За Ржедью снова пошли неплохо, вот только между магом и батюшкой какое-то напряжение возникло. Они, когда не скакали, почему-то все время спорили, и ни до чего не договорившись, друг на друга дулись, отчетливо сожалея, что оказались рядом. А потом снова принимались что-то такое выяснять из отношений религий и магий, составляющих духовный смысл Империи, что даже такой терпеливый человек, как Диодор, недоумевал.
Ну какое дело магу было до верований булкиров и их крещения от святого Перматы Плащника? Или наоборот, что мог старец отец Иона сказать об огненных столпах гульсарских земель? Ан поди ж ты, только устроятся на ужин после перегона, только отогреются, как отец Иона начинает:
– Все же, Густибус, раздумал я над твоими словами, что ты мне давеча высказал… Не могли эти столпы вызываться с верой, тут больше магического строения.
– Но ведь отец Прокий, – тут же, как на зов полковой трубы, отзывался Густибус, – признанный ваш старец, писал в «Одолении Невзрачия Огненного», что «несть верований чистых и нечистых, несть ни хоругви, ни штандарта, под которые верующий побоится встать ради дела благого и верой одобряемого, буде оне даже магиками держаны»…
И снова начиналось такое, что Дерпен густым своим басом пробовал осадить мага. А вот когда батюшка чрезмерно увлекался, приходилось вступать князю Диодору, хотя всегда, уважая сан, он прежде взглядами показывал отцу Ионе, что не следует так-то не дружить.
Диодор даже пожалел немного, что именно этих двоих в его команду Выгота назначил, но продолжалось это не слишком долго, лишь до той поры, как эти двое спорили-спорили на ходу да в тишине леса, и доспорились… Под какой-то деревушкой, прослышав их голоса, местная шантрапа из ополчения какого-то местечкового подкомория, собранная, как впоследствии выяснилось, уже не вполне православным старшиной, попыталась их едва ли не ограбить. Пристали-то местные без ума, толком не спрашивая, кого перед собой видят, привыкли, должно быть, с купчишками дело иметь… Вот тогда Дерпен, не доставая оружия, огрел старшину ватажки, который хамствовал более других, своей плеткой по лбу, и этот, с позволения сказать, воин зашатался в седле, отъехал на пару шагов и свалился под копыта коня. Пришлось его, бедолагу бездарного, поперек седла до деревни тащить, в окружении его же воинства.
В общем, дурацкая, конечно, получилась история, Диодор даже подумал, что и сам бы справился, утихомирил дураков ополченских, вот только не успел – Дерпен быстрее управился, хотя и грубее. А вышло даже неплохо. Подкоморий местный, выслушал своего старшину, когда тот очухался, сообразил, что же у него вышло, и чтобы на него не жаловались, устроил им отменный постой. Хотя ночью и опасаться приходилось, что старшина все же, по вольности своей, попробует наверстать упущенное, но… не решился он. Дерпен уж очень грозным выглядел. Зато батюшка с магом, когда им князь объяснил, что они виновны во всем произошедшем, больше не спорили.
К исходу третьей недели вышли, наконец, к Ругове, и выяснилось, что, не считая некоторых задержек и непременного отдыха, чтобы коней не сморить, перегоны у них получились в среднем верст по полста, для зимника – совсем неплохо, а если считать, какими наездниками были батюшка с магом, то и вовсе хорошо. Пожалуй, только для Диодора на Самвеле да Стыря, пусть и с Буланкой в поводу, это казалось не слишком удачным. Но они-то привыкли к безудержной степной скачке, где гонят, пока кони сами не остановятся…
Город начался, как и другие здешние города, с мелких, тихих и спокойных мыз и деревушек. И дома тут оказались с высокими крышами, над которыми торчали совсем не руквацкого вида трубы. Да и люди были иными, зато оказались они любопытными, стоило отряду въехать в какое-нибудь из таких-то поселений, как тут же высыпали на улицы детвора и женщины, чтобы посмотреть на имперцев. А то и мужики в непривычного вида короткополых кафтанах выходили на дорогу, иной раз просто смотрели, а иногда даже пробовали заговорить. И ни страха, ни опаски у них не было, может, потому, что заборы тут были едва в рост человека, на Миркве с таким забором у любого бы добро потащили чуть не светлым днем. А тут как-то обходились, может, и воровства у них не было?
В Ругову прибыли, когда уже темнеть начинало, слишком на местную жизнь засмотрелись, ход сбавили. По обычаю провинций ворота, к которым их дорога вывела, оказались уже на запоре, впускать путников в несветлое время суток полагалось только по необходимости.
Но стоило князю пояснить, кто они и откуда, как из какой-то невеликой на вид будочки выскочил молоденький офицерик с перевязью, кажется, корнета, в шляпе, но без плаща, видно, очень он этой перевязью гордился, и старался, чтобы ее и под факелами видно было, и стал, путая местные слова с руквой, медленно высказываться:
– Мейне херрен, дозволено мне докладать… Докладывать, что надлежит обратить внимание… Спросите…
