пропитали нежнейшим оливковым маслицем с топлеными сливками. И чай наконец-то кухарке удался, не этот кофе, от которого у князя иногда поджимался желудок.
А потом все снова закрутилось. Не успел Диодор после завтрака решить, не отправиться ли ему на задний двор, чтобы пострелять из пистолетов и немного, для практики, помахать саблей, хотя после еды это было и не с руки, но тут, на западе завтраки такими были, что очень уж отяжелевшим себя князь не чувствовал… А еще можно было найти Густибуса и выяснить, до чего он сумел докопаться. В общем, не успел князь ни на что решиться, как прибыли Дерпен со Стырем. Атенома с ними не было, оно и понятно, куртье определенно отправился в посольство, докладывать, что и как тут, в отеле происходит.
– Куртье позже подойдет, – сказал Дерпен вместо приветствия, входя в библиотеку, отряхивая капли с волос.
– А как все прошло в канцелярии виконта Оприса? – спросил князь, взвешивая в руке небольшую, до странного легкую книжицу, забранную в дешевенький картон.
Из книжки торчали разного цвета листочки, и формата они были разнообразного, не все помещались под обложкой, некоторые были сложены, чтобы под обложкой все же поместиться. Видно, тут были записки Морштока, которые он делал не для начальства, а для себя, по ходу работы, чтобы чего-то не забыть.
– Да быстро все получилось, – отозвался Дерпен. А потом посмотрел на князя чуть подозрительно. – Ты не хочешь пистолеты свои опробовать? Если позволишь, князь, я и твои возьму, займусь ими на заднем дворике.
Князь рассеянно кивнул, и восточник, зычно кликнув Стыря, ушел, довольный, словно мальчишка, которому позволили наряжать рождественскую елку.
Усевшись в библиотеке наискосок от Густибуса, который по-прежнему торчал за конторкой со стопой толстенных книг, которые и читал-то маг с выражением едва ли не страдальческим, князь Диодор попробовал еще раз оценить книжку Морштока. Она была легкой, она была небрежно сшитой и совсем не обещала сколько-то разумное объяснение того, над чем князь в последние дни размышлял. Но для князя пока только в ней и заключались хотя бы какие-то разгадки, поэтому он принялся за дело.
Почерк Апеля род Морштока Менгского был торопливым, небрежным, с сильным наклоном, где-то князь Диодор слышал, что такой бывает у людей, которым не дается красивое, «уставное» письмо, как это называлось на Миркве. Читать его было нелегко, но возможно, и только тогда князь сообразил, чего он опасался – что бывший главный следователь Парса использует какой-нибудь шифр, который бы еще предстояло разгадывать. Но, с другой стороны, эти же записки должен был читать и Оприс, а значит, тому, что все заметки были сделаны без затей, не следовало удивляться.
Он и не заметил, как неожиданно из заметок, едва облеченных в слова, в какие-то непонятные значки или же в сокращения чуть ли не до единой буквицы, стал вдруг ощущать, о чем и как думал граф Моршток, стал явственно понимать ход его размышлений. И эти размышления, оказались ясными, вразумительными, едва ли не математически точными.
Моршток пошел по пути простому, и в то же время, очень феризскому – чтобы не обижать знать подозрениями, он решил найти лабораторию, в которой могли происходить превращения оборотня. Причем, в городе, и таким образом, чтобы это оставалось незаметным, неуловимым для всех, кого он мог бы встретить, даже находясь в облике короля Фалемота. При этом граф Моршток думал следующим образом…
Где-то во дворе, чуть приглушено ударил выстрел, потом еще раз, и еще. Густибус поднял голову, посмотрел в окно, на князя.
– Наши? – спросил он, тоже был увлечен работой.
– Дерпен со Стырем отстреливают пистолеты, – отозвался князь рассеянно. – Пороха в треть нормы кладут, кажется.
– Так дождь ведь…
– Что же, и под дождем, случается, приходится стрелять.
Стрельба за окнами стала чаще, видно, решили и в скоростном заряжании поупражняться. Князь Диодор почти с удовольствием разгладил страницу, где доводы Морштока были выведены отдельными строчками, а некоторые даже обведены в рамки. Итак, место, которое использовал для своих операций оборотень, должно быть спокойным, и далеким от глаз всяческих наблюдателей. По-крайней мере, любое нежелательное наблюдение должно стать сразу заметным. И кроме того, как подчеркнул граф Менгский, это должно было иметь какое-либо объяснение, если бы там появились, предположим, ливрейные лакеи или солдаты прикрытия.
Что-то он знал по поводу солдат, подумал князь Диодор, но отметив это про себя, тут же стал читать дальше. Во-вторых, по поводу магической лаборатории Моршток полагал, что в этом месте могли появляться даже весьма высокие особы, причем, каждый случайно заметивший это, решил бы, что таковое их появление не имеет никакого чрезвычайного значения. Третье предположение Морштока вызвало у князя уже легкое неудовольствие, потому что граф подумал, что в этом месте должны быть какие-либо медицинские услуги, хотя бы такие, какие способны оказывать фельдшер или повитуха… Что-то в сознании князя при этом заскрипело, он тут же решил, что граф думал о деле хорошо, правильно, потому что – широко. Но ведь князь определенно предположил, что они ищут мужчину, именно мужчину, женщины и дети как-то не умещались в тот замысел, который провернул оборотень, если, разумеется, это был оборотень… Тут тоже нужно хорошенько все обмыслить, решил князь Диодор, и сделать по-своему, а не как граф предполагал.
В итоге, таких мест в Парсе не могло быть чрезмерно много, писал далее граф Моршток. И он вывел скромную колонку разнообразных заведений, но только одно обвел картушем, а все остальные зачеркнул, причем иногда столь жирно, что князь Диодор не мог проверить, правильно ли думал при этом отборе граф, и убедительно ли его решение. В итоге, насколько понял Диодор, граф решил, что всем требованиям могут удовлетворять только очень хорошие публичные бани, с кабинами и разными входами-выходами.
Таких бань в Парсе оказалось всего три. Моршток выписал их на трех отдельных страницах, и внизу добавил, почему принимает каждую, как возможный объект расследования. Первая баня находилась во дворце, за тренировочным залом. Граф решил,
