– Вот и все, – сказал Том, посмотрев на Борова.
– Я знал, что от тебя будут неприятности, – ответил он и перевел взгляд на Чивилихина. – Слушай, я могу сделать так, что вы исчезнете и вас не в чем будет упрекнуть… Бери все. Ты же для этого к нам примкнул. Тебе что красные, что другие…
Договорить он не успел, в сарайчик ворвался Кенарь с чуть отставшей Вешкой и с размаху залепил Борову тяжеленный удар сапогом прямо в лоб. Бывший командир свалился как сноп, тогда только Кенарь повернулся и спросил:
– Сознался?
А Чивилихин смотрел на Тома. Тяжело смотрел, оценивающе. И сложно было понять его взгляд. Наконец он изложил суть своих раздумий:
– Ты вот что, городской. Ты сделай себе какие-нибудь документы и проваливай. Если хочешь, возьми ствол или два, только пушку Борова не трожь, она моя. – Помолчал, обвел тяжелым взглядом остальных, оценивая, не возразит ли кто. Никто не возражал. Все сразу признали, что он теперь будет принимать такие решения.
Машинка, чтобы впечатать в заготовленные бланки новое имя для Извекова, тоже тут имелась и была диво как хороша и проста в употреблении. В нее нужно было только всунуть корочку – она сама ее как-то внутри располагала, – а потом постукать по крохотной клавиатурке все. Остальное техника исполняла сама. Даже, кажется, тип документа распознавала.
Том для начала разобрал все, что было в сундучке. И неожиданно на самом дне обнаружился бланк в пансионат для лодирования где-то под Костромой, выданный на имя Василия Монахова.
– Ты, что ли, Монахов? – спросил он для верности у приходящего в себя Борова.
– Не я. Это я так, чтобы было куда сбежать и чтобы некоторое время не искали.
Тогда Том набрал себе полный комплект документов, разве что без электронной карточки, освоился с машинкой, настучал на клавишах то же имя Монахова, и все получилось. Ксива с бланком в пансионат получилась на загляденье, даже лучше, чем настоящая. Чивилихин и Вешка наблюдали за ним с интересом. Когда Извеков припрятал вновь обретенные документы в карман и вытащил небольшую пачку денег, рублей в двести, не больше, Чивилихин кивнул, соглашаясь, а потом отобрал у Тома сундучок и принялся опять аккуратно его упаковывать. Затем кивнул Кенарю, чтобы тот прихватил это сокровище. Подумал и протянул руку для рукопожатия.
– Давай, парень, топай. Расходятся тут наши пути.
Том пожал его руку, покрытую цыпками, потом чуть приобнял Вешку за все доброе, что она для него сделала, и похлопал по плечу дедка, который стоял, не шевелясь. А с Кенарем прощаться не стал. Тот возился с Боровом, который стал белее снега, и даже шапку свою зачем-то пнул со злобой. Кажется, он боялся, но на что-то еще надеялся.
И Том ушел. Когда он в этой пурге топал по дороге, надеясь (чем черт не шутит?) поймать какую-нибудь попутку и подумывая, что выглядит он по-прежнему не очень-то деревенским, скорее лесным и никак иначе, сзади ударил выстрел. Извеков остановился, подождал, но больше выстрелов не было. «Значит, Чивилихин все-таки решил обойтись без Борова», – подумал он. И отправился дальше.
Путь до Костромы, где Извеков побывал лишь однажды со школьной экскурсией, был неблизким. К тому же денег было немного, и привыкнуть к новому имени следовало. А еще лучше – придумать себе целую легенду, чтобы не путаться, если кто-нибудь начнет расспрашивать и не удастся отмолчаться. В общем, дело у него появилось. И хорошо, что без Чивилихина, Кенаря, дедка и Вешки.
Их было немного жаль. Недолго они смогут в нынешних условиях партизанить, да еще с таким… решительным командиром, как Чивилихин. Но это уже Тома не касалось. Своими друзьями он их не считал, хотя и недругами, пожалуй, тоже. Просто у него был другой путь, ему хотелось одного-разъединственного – добраться до пансионата, устроиться там, если получится, и забраться в машину для лодирования. Для Тома сейчас это стоило любого риска.
9
Паспорт помог только однажды. И не потому, что патрулей стало меньше, а потому что устроиться на постой даже к обычной старушке, которая и выглядела вполне добродушной и, как сказывали соседи, охотно сдавала комнаты всяким приезжим в этот «санаторий», можно было, только предъявив ей этот документ. Она изучала паспорт долго, дотошно даже, и лишь тогда согласилась пустить Тома, вернее, уже Василия Захаровича Монахова, на три дня.
– Ты, милый, поживи тут, поживи, – говорила она, нажимая на «о», словно они находились где-то в Вологде, а не под Костромой. – Тут многие так делают, оглядываются, а иные и вовсе отказываются в этот санаторий входить. Сам понимаешь, там такие дела творятся, не все и выходят оттуда из тех, что входили-то.
Санаторий оказался базой отдыха военно-морского флота до Завоевания. Оборудование и комфорт там были умопомрачительные – на этом все местные единодушно сходились, но… Когда из него сделали базу лодирования, то нагнали разных охранников и ввели очень строгий контроль. Том даже не знал, что так будет. Он-то надеялся на прежнее, добродушно- снисходительное отношение ко всем, кто прибыл по таким вот «направлениям», которым Извеков и сам теперь располагал и которое выглядело вполне убедительно. С ним была только одна беда – оно было поддельным.
После первой же ночи, проведенной на жесткой бабушкиной раскладушке, Том послонялся по крохотному городку на берегу Волги и зашел в пивнушку. Тут уж, приглядываясь к нему, народ стал проявлять интерес, мол, кто он да откуда… И Том вдруг понял, что это и было самым правильным, потому что местные выпивохи, как и все выпивохи в таких вот местах и в таких городках, оказались словоохотливыми, если их слегка угощать жиденьким пивом. А знали они немало. Можно было не то что «оглядеться», как сказала бабуся, тут можно было чуть ли не карту местных сплетен снимать.
