я, к своему удивлению, увидел, что он производит какие-то сложные вычисления, что-то деля столбиком. Какое отношение это имело к шифру, можно было только догадываться. Наконец он тряхнул головой и тонкой линией перечеркнул все свои подсчеты.
Расстроенный, что ничем не могу помочь Вернону, я крутил обручальное кольцо на пальце и блуждал глазами по комнате. Все в ней – сейф, гравюра с изображение кремации Шелли, внушительные нагромождения книг, солнце, сверкающее на часовой цепочке Вернона, – виделось застывшим, как на картине с изображением некоего интерьера.
Мысли мои рассеянно блуждали. Ноги Кэролайн под столом. Фрэн, лишь вчера еще маленькая девочка, а теперь вот задравшая юбчонку – зачем? – демонстрируя свою женскую зрелость. Элен, бегущая по саду, размахивая руками. Моя карьера, подходящая к концу. Росс, врывающийся без стука ко мне в комнату в университетском общежитии, потом вдруг останавливающийся и ерошащий свою бороду. Послушай-ка вот это. Что именно? Какое-то стихотворение, которое он только что где-то вычитал.
Когда мне было двадцать с небольшим, я поехал в Клэпхем, к пожилой женщине, желавшей продать кое-какие антикварные вещи. Ничего особо ценного у нее не оказалось – так, много всяческого викторианского барахла, с которым не стоило и возиться. Для нее, однако, те вещи были дороги как память, отчего мы никак не могли с ней договориться о цене. Пока мы торговались по поводу вещей в спальне для гостей, я заметил, что она что-то прячет за платяным шкафом, словно стыдясь, что кто-то увидит: это была вылинявшая китайская ширма. С замиранием сердца я небрежно попросил показать мне ее. Это просто старый хлам, сказала хозяйка, и я могу забрать ее бесплатно, если желаю. В конце концов я по своей доброте душевной заставил ее взять тридцать фунтов и унес ширму с собой.
В том же месяце изображение ширмы появилось на обложке каталога аукциона Кристи. Проданная за двадцать пять тысяч, она позволила начать мне собственное дело.
Спазм в желудке вернул меня на землю. Я увидел, что продолжаю крутить кольцо на пальце с тем же волнением, какое испытывал много лет назад. Но на сей раз это не помогало, я это чувствовал. Неожиданно во мне возникло неясное желание бежать, вырваться на свободу. Какая-то часть меня подталкивала продать все, что я имел, и уехать, отправиться за границу, подальше от карьеры, которая завершалась, от безлюбого брака, от детей, переросших мою любовь.
Я встал и подошел к окну. Солнце обняло меня. Фредди был внизу, на тротуаре, и, опершись на урну, заглядывал внутрь нее, словно ждал, что его вот-вот вырвет. Во мне росло нетерпение, предчувствие больших перемен.
– Вернон, – прерывающимся голосом сказал я, но тот не слышал меня. Даже глаз не оторвал от работы. – Мне здесь нечего делать. Я ухожу. Если будут какие успехи, постарайтесь дозвониться мне домой.
– Непременно. – Он уже снова уткнулся в листки и что-то быстро писал. – Обязательно позвоню, Клод.
Я решительно вышел из комнаты и сбежал по скрипучим ступенькам. Посетителей в зале не было. Американец уже ушел. Заслышав мои шаги, Кэролайн оторвалась от книги.
– Мистер Вулдридж?
– Да?
– Что происходит? Отчего все так взволнованы?
– Объясню позже, – сказал я, проносясь мимо нее, хотя не имел представления, куда идти. – Сейчас я очень тороплюсь.
На улице солнце казалось не таким жарким. Перед Британским музеем я свернул направо и пошел в сторону Сохо. Потом вдруг возникла другая идея. Я замедлил шаг, удивляясь сам себе, но не остановился. Просто плыл дальше, увлекаемый людским потоком, словно пылинка на воде. Интересно было наблюдать за собой со стороны – как далеко я в действительности зайду. Углубившись в квартал красных фонарей, я остановился и прочитал приглашение над раскрытой дверью:
Задрав голову, я увидел четыре грязных окна с серыми тюлевыми занавесками. И надо всем этим продолжали скользить все те же, что и утром, облака, немыслимо безмятежно, мечтой о белизне.
Сам не заметив как, я оказался на лестнице и понял, что на самом деле задумал это еще в магазине, а может, и еще раньше. Я не дрожал от нетерпения. Во мне не было и признака того томления по юной плоти, которое преследовало меня большую часть моей женатой жизни. Двадцать пять лет верности и жертвы закончились спокойно, с чувством печали.
5
Когда я тем вечером открыл дверь, вернувшись домой после первой моей измены, Элен готовила ужин. Аромат с кухни уже проник во все уголки дома. Жена в ситцевом платье, которое висело на ней мешком, сновала от буфета к плите. Завидев меня, она подошла, тыльной стороной ладони отводя выбившиеся прядки. Я глядел на нее, испытывая чувство невыносимой ностальгии по нашей молодости, которая в случаях, подобных нашему, часто приходит на место любви.
– Здравствуй, дорогой! – Мгновение она смотрела на меня, явно заметив, что что-то не так. Однако в этот раз интуиция ее подвела. Должно быть, она не распространялась на супружескую неверность. Возможно, в случаях, которые грозили Элен болью, ее дар переставал действовать. Она совершенно неверно истолковала выражение моего лица. – Значит, расшифровать письма не получается.
Я помотал головой. Вдруг мне пришло в голову, что запах девицы мог остаться на моей одежде и теле, так что я быстренько сел за стол, не дожидаясь, когда Элен подойдет ближе. Но, сев за стол, я тут же сообразил, что отказ от ежевечернего ритуала будет подозрительней всякого запаха.
Но Элен, видимо, ничего не почувствовала или не обратила внимания. Она просто вернулась к готовке. Мне показалось, что она никогда не была такой бесхитростной и слабой. Какое-то время она стояла у плиты, повернувшись ко мне спиной, а я сидел за столом, недоумевая, что за безумие нашло на меня сегодня днем.
– Клод! – вдруг повернулась ко мне Элен, словно только сейчас что-то сообразив. – Что с тобой?
– Со мной? Что ты имеешь в виду?
– Ты не налил себе выпить!
Мгновенье я смотрел на ее сияющее лицо, красное от жара плиты, как у вошедшей в раж исполнительницы рождественских гимнов.
– Да что-то не хочется.
– Господи, должно быть, плохи дела!
Не в состоянии отвечать, я смотрел мимо нее в окно с чувством полного опустошения, как бывает, когда переспишь с женщиной. Сумерки ложились на сад. Над крышами в разрывах мрачных туч увядало и мрачнело небо. Начали вспыхивать линии фонарей, прорезая громадное скопище городских улиц и уходя в сумрак пригорода. Это было как какой-то ритуал, утонченный и глубинный, вселенский знак, который никогда никому не понять. Тьму медленно пересекал самолет, вспыхивали его бортовые огни, словно регистрируя пульс незримого сердца.
– Это тебе. – Элен стояла у стола, протягивая маленький сверточек. – В благодарность за сегодняшнее утро.
– Что? – озадаченно спросил я. – А что произошло сегодня утром?
– Не имею представления. Все, что я знаю, это что ты заходил к Фрэн и в результате у нее было прекрасное настроение, когда она вернулась домой. Уж не помню, когда я видела ее
