всех концов Сибири, шныряли самые хитрые или просто небогатые покупатели, которые знали – утром, во время начала работы оптовых рядов, самые низкие цены. Горланили многочисленные цыгане, прочно оккупировавшие вход со своими шубами и куртками. Не было только 'лохотнощиков', уже много лет промышляющих здесь 'игрой' под незамысловатым названием 'Вы выиграли приз от ЦУМа', и карманников, умело создающих затор в движении на выходе и на входе в барахолку. И те, и другие 'подтянутся' попозже, к самому наплыву покупателей – в 'мутной воде' 'рыбку' ловить сподручнее всего.
Вообще-то эта дорога вела в Ленинск – Кузнецк, Новокузнецк, Белово… Об изменении маршрута Касюк узнал только вчера вечером; как оказалось, у Николая Александровича неожиданно появились в Кузнецке одно небольшое, но срочное дело, которое по телефону – не решить, надо ехать и договариваться лично. Крюк, конечно, получался немалый, но кто спрашивал Игоря, хочет ли он ехать в воспетый великим пролетарским поэтом город, или нет?
В Енисейск добрались только к обеду следующего дня, по дороге переночевав в Красноярске. Здесь пробыли всего полдня и, закончив со всеми делами, тут же засобирались домой. Однако, немного подумав, заночевать решили в Енисейске, чтобы, выехав пораньше утром, к вечеру вернуться обратно в Новосибирск.
Вечером было душно. Касюк накинул на себя спортивный костюм, вышел на набережную Енисея – гостиница располагалась прямо на берегу реки. Красноватое овальное Солнце садилось прямо в Енисей, широченной блестящей лентой ускользающей далеко за горизонт. Игорь сел на бетонный парапет, свесил ноги над многометровой стеной… Внизу, чуть слышно шурша галькой, прошла молодая парочка. Не видя над собой Касюка, девушка и юноша прижались к нагретой за день бетонной стене, стали взасос целоваться. Касюк с любопытством посмотрел на влюбленных. Ему стало стыдно оттого, что он нечаянно посмотрел за чужим счастьем. Между тем молодые люди, совершенно ничего не замечая вокруг, стали раздевать друг друга… Игорь посмотрел сверху на снятые девичьи трусики, белым бесформенным комочком брошенные на галечник, рубашку парня, смятую под ногами влюбленных… Он осторожно повернулся, слез с каменного барьера и, стараясь не топать, тихо пошел прочь – в сторону гостиницы.
Спал он плохо. За окном никак не хотело темнеть, белое небо словно насмехалось над путешественниками, решившими вздемнуть после утомительной и долгой дороги. Перед утром Касюк ненадолго задремал.
Мерзко запищал у самого уха звонок электронного будильника, сигнализируя о том, что пора вставать, чистить зубы, умываться, пить чай, завтракать…
Касюк сел на гостиничной кровати, дождался, когда голову покинут липкие паутинки предутреннего сна.
Существовал только один хорошо проверенный способ быстро прийти в боевое состояние. Он натянул трико, выбежал на улицу. Неслышно ступая толстыми подошвами кроссовок по асфальту, он сначала пошел спортивной ходьбой, немного согрелся, перешел на бег. Четыре квартала в одну сторону, столько же – обратно. После интенсивной разминки на берегу Енисея Игорь скинул спортивный костюм, осторожно вошел в воду.
Течение оказалось неожиданно сильным, вода с непривычки довольно ощутимо холодила тело. Но вскоре холод ушел, осталась только бодрость, свежесть, радость…
Глава 3
На дне бетонной тюрьмы
…Серега окончательно одубел от холода. За время, проведенное в подземном склепе, он несколько раз спал, несколько раз ел, два или три раза ходил по нужде. К нему никто не заходил, ни о чем не спрашивал, ничего не объяснял.
Неопределенность стала самым страшным пока испытанием в этой бетонной тюрьме. Быков понимал, конечно, что все это делается намеренно: отсутствие любых контактов, потеря времени суток, однообразная пища, туалет рядом с 'кроватью', наконец. Намеренно – это понятно, но для чего – именно?
Размышляя о причинах, из-за которых он мог оказаться в столь неприятных для себя условиях, Быков перебрал в голове десятки, возможно, даже сотни вариантов, выискивая поводы, из-за которых его могли оглушить, и на несколько дней изолировать в каком-то подвале.
На третьи или на четвертые сутки к нему стала возвращаться память о последних часах и минутах перед тем, как он потерял сознание. Быков вспомнил, как сошел с поезда. Как он поднялся на эстакаду, немного задержался на самом верху, полной грудью вдыхая свежий воздух, давая прохладному ветру остудить его тело, чтобы быстрее ушла сонливость, в теле появилась бодрость, а в мышцах – упругость.
На лестнице, ведущей с переходного моста, от пригородных касс вниз, громко 'митинговали' пенсионеры. Возмущались, разумеется, отнятыми льготами, отменой бесплатного проезда на троллейбусе и трамвае и много еще чем. Седой, крепкий старик с аккуратной короткой стрижкой и военной выправкой говорил, что раньше, до 'монетизации', он мог бесплатно съездить один раз в год на Юг. Теперь за поездку придется платить – около семи с половиной тысяч рублей. Компенсация же просто смехотворная – сто рублей. Он не брызгал слюной, не топал ногами. С достоинством, спокойно, но с горечью и обреченностью пожилого человека, говорил вслух то, что не мог больше носить в себе.
Быков опустил глаза, поправил на плече сумку, с трудом протиснулся через плотную группу этих очень небогато одетых людей. Неожиданно подумал, что ведь это именно эти самые бабушки и дедушки, тогда еще молодые, потом – зрелые люди – построили великую страну, разведали месторождения и пробурили нефтяные и газовые скважины, построили алюминиевые и сталелитейные комбинаты… Это они – своими руками, своим интеллектом создали то, что потом, спустя всего несколько десятилетий 'прибрали к рукам' березовские, ходорковские, фридманы, вексельберги, авены, абрамовичи, дерипаски…
Их, стариков, много раз ограбило родное государство. Сначала отняли сбережения нескольких поколений, по копейке, по рублику, десятилетиями складываемые на счетах единственного банка – сберегательного. Потом через ваучеры лишили честно заработанной доли в общенациональной собственности. Потом отпустили 'на волю' цены, но сохранили зарплаты и пенсии…
Теперь у стариков отнимали последнее, что у них осталось – возможность относительно свободно передвигаться. Ликвидировав, по сути, бесплатный проезд, их покрепче запирали в их квартиры, привязывали к микрорайону, в котором они живут. У стариков, для которых общение – порой единственная оставшаяся радость в жизни, эту радость отнимали. А вместе с ней отнимали жизнь.
Свернув с лестницы вправо, Серега словно на вилы наткнулся – настолько неприятным показался ему взгляд высокого худощавого темноволосого чернобрового мужчины, лет примерно около тридцати. Однако через секунду впечатление чуточку изменилось, 'колючки' во взгляде почти исчезли; мужчина проявил заинтересованность.
– Куда едем? – Стараясь придать голосу как можно больше тепла, поинтересовался он.
– На Северо-Чемской!
– За пятьсот поедешь? – Испытующе посмотрел на него чернобровый.
– Поеду! – После недолгого размышления решил Серега, совершенно измученный двумя
