счет. А между прочим, произошло вот что. Я отправился на встречу с этими людьми к четырем часам, как и было условлено по телефону, и они на самом деле вели себя достойно в отношении этой сделки, так что я позволил им сделать взнос на пять тысяч, и они тут же выписали мне чек. Но как вы могли вообразить, что я способен отвернуться от старого товарища. В любое время, как только вы окажетесь при свободной наличности, вносите вашу долю, и дело с концом. Можете взять из моей.
— Ну это уже слишком мило с вашей стороны, — сказал я. — И я этого не забуду. Я думаю, будет правильно, раз вы уже успели это дело провернуть, подождать, пока я вернусь в Англию.
— Как вам будет угодно! — отвечал Феккльз. — Не надо вам вообще думать о бизнесе. С моей стороны, пожалуй, скверно было заговаривать о делах с новобрачными.
Лу подхватила разговор.
— Ну расскажите же нам! — начала она. — Зачем этот маскарад! Он вам прекрасно идет, и вы это знаете. Но все же, я, в конце концов — женщина.
Феккльз вдруг сделался очень загадочен. Он подошел к двери в купе, выглянул в коридор и посмотрел по сторонам; затем он задвинул ее и заговорил шепотом.
— Это очень серьезное дело, — сказал он, и смолк.
Он вынул из кармана ключи и начал играть с ними, точно сомневаясь, стоит ли заходить так далеко. Наконец он засунул их обратно решительным жестом.
— Видите ли, старина, — произнес он. — Я с вами рискую. Всем нам известно, что вы сделали для Англии во время войны, и принимая во внимание все обстоятельства, вы едва ли не первый, кто пришел мне на ум.
Он снова резко смолк. Мы смотрели на него в недоумении, несмотря на пузырившееся в нас некое слепое, подавленное возбуждение, природу которого мы едва ли бы смогли описать.
Фекклз достал трубку и принялся довольно нервно грызть эбонитовый чубук. Затем сделал глубокий вздох и посмотрел Лу прямо в лицо.
— Вам это ничего не напоминает? — прошептал он еле слышно. — Человек покидает Париж ни с бухты-барахты, посреди крупного финансового проекта, и оказывается в Италии с измененной внешностью.
—За вами следит полиция, — хихикнула Лу.
Он искренне и добродушно рассмеялся.
— Уже теплее, — сказал он. — Но попробуйте еще.
Объяснение тотчас же сверкнуло в моем мозгу. Он заметил, о чем я думаю, и с улыбкой кивнул головой.
— О, я поняла, — вымолвила Лу с умным видом и, наклонившись к Фекклзу, прошептала ему на ухо следующее:
— Секретная служба.
— Она самая, — мягко произнес Феккльз. — И тут вы и подвернулись. Вот посмотрите.
Он достал из кармана паспорт и раскрыл его. Месье Гектор Лярош из Женевы. Курьер по профессии.
Мы понимающе кивнули.
— Я не знал, что и думать, оказался в тупике, когда увидел вас, — продолжил он. — Я иду по следу одного очень опасного человека, который втерся в доверие ряда англичан, живущих на Капри. Ведь вы туда направляетесь, не так ли?
— Да, — хором ответили мы, чувствуя как возрастает наше международное значение.
— Ну и вот, положение дел таково: появись я на Капри (а это очень маленькое место) без продуманной легенды, люди станут смотреть на меня и говорить обо мне, и если они будут смотреть достаточно пристально и говорить слишком много, десять к одному, что я — замечен, необязательно — раскрыт, но замечен как очень подозрительный иностранец. И если человек, которого я ловлю, насторожится, значит я абсолютно ничего не смогу сделать.
— Да, — вымолвил я. — Все это мне понятно, только вот — ладно, мы готовы сделать что угодно ради старой доброй Англии, какой разговор, но чем мы можем помочь вам конкретно?
— Ну, — заметил Фекклз. — Я не вижу, чем это может вам особенно помешать. Вам не придется даже замечать меня. Но если бы я мог выступать как ваш курьер, приехать раньше вас, снять вам комнаты, присматривать за вашим багажом, нанимать для вас лодки и тому подобное, мне не пришлось бы давать объяснения, кто я такой. При таком положении дел это могло бы даже избавить вас от хлопот. Здешние жулики — самые ужасные в округе; и каждый, кто выглядит как турист, особенно из породы молодоженов, подлежит всякого рода вымогательствам и грабежу.
Надо же, дело смотрелось почти как ниспосланное провидением; между прочим, я и сам подумывал найти человека, чтобы тот отгонял шакалов; и вот, благодаря Фекклзу, две птицы оказались биты одним камнем.
Лу явно была в восторге от этого соглашения.
— О, но вы нам должны разрешить не только это, — волновалась она. — Если бы мы только могли помочь вам выследить этого гада!
— Ручаюсь, так и будет, — сердечно успокоил ее Феккльз, и мы все пожали друг другу руки. — Всякий раз, в случае, когда вы сможете пригодиться, я скажу вам, что надо делать. Но вам, конечно, следует запомнить правила разведки — абсолютное молчание и повиновение. Стоите вы или падаете, вы всегда один на ринге, и если арбитр скажет «Аут», вы выходите из игры, и никто не поможет вам подняться.
Наш медовый месяц определенно развивался самым чудесным образом. Мы оставили фальшивых людишек гнить в их собственной фальши. И вот мы оказались, без какого-либо усилия с нашей стороны, прямо в центре чарующей интриги самого загадочного рода. И все это выпало в добавление к самой дивной любви, какая только бывает в мире, к героину и кокаину, помогающим нам наслаждаться мельчайшими подробностями нашего приключения.
— Ладно, — обратился я к Фекклзу. — Вы спустили меня с небес на землю. Я постараюсь забыть, что вы там говорили насчет моих мозгов, потому что молодому человеку негоже пыжиться от интеллектуального тщеславия. Бесспорно одно: я — самый счастливый человек на свете.
Далее месье Гектор Лярош подарил нам чудесный час, повествуя о некоторых своих военных подвигах. Он был столь же скромен, сколь отважен; но невзирая на все это, мы могли достаточно ясно увидеть какую поразительную хитрость поставил он на службу нашей стране в грозную для нее годину. Мы могли представить себе, как он смыкает кольцо вокруг Гуннов, неуклюжих умом и медлительно- педантичных.
Единственным неприятным происшествием за весь вечер было его нежелание угоститься снежком. А вы уже поняли, что это такое — это означает, что человек в некотором роде не участвует в вечеринке. Феккльз извинился, объяснив, что это запрещено правилами. Он, правда, согласился с нами, что это паршивый формализм, но «они, конечно, по-своему правы. Ведь полно молодцов, которые не знают меры, и могут, перебрав, выдать что-нибудь лишнее — не мне вас учить».
Так что мы оставили его наедине с трубкой и вернулись в наше уютное купе, где провели в высшей степени славную ночь, шепотом обсуждая воображаемые интриги, каким- то образом укреплявшие крылья, на которых возносила нас наша любовь. Мы оба так и не заснули. Мы просто проплыли через темноту, чтобы застать зарю, ласкающую гребень холма Позилиппо и первый проблеск рассвета, посылающий свой восторженный привет голубым водам Неполитанской бухты.
Едва поезд остановился, как Гектор Лярош уже стоял у входа в вагон и отдавал приказания на бойком итальянском. Мы получили лучший номер в лучшем отеле; и наши вещи прибыли лишь на десять минут позже нас. Завтрак своим совершенством напоминал поэму, и ложа в опере уже была закреплена за нами, а на завтра уже был заказан рейс на Капри, где для нас был зарезервирован номер в «Калигуле». Мы осмотрели Музей утром, и съездили на автомобиле в Помпеи днем, и Месье Лярош устроил для нас все таким чудесным образом, что конец дня застал нас совершенно свежими, мурлычущими полураскрытыми устами магическую сентенцию:
«Dolce far niente».
Большинство людей, что бредут спотыкаясь по этому свету, кажется делают это безо всякого
