Он произнес эти слова уклончиво, так, чтобы нас не обидеть; но мы инстинктивно поняли, что он имеет в виду мозги.
Однако Питер, отчаянный чертенок, не уступил своих позиций. Вот за что я его люблю.
— Ах да, героин, кокаин, — вымолвил Царь. — Очень сожалеем, но на данный момент оными не располагаем.
Изверг, казалось, не сознавал наших страданий. Он разыгрывал перед нами извиняющегося приказчика.
— Но позвольте показать мне наши последние строки про морфий.
Я и Петушок обменялись тусклыми взглядами. Несомненно, морфий был бы лучше, чем ничего. И тогда (как вам это понравится?) зверюга извлекает журнал в голубой обложке из вертящегося книжного шкафа, и зачитывает вслух длинное стихотворение. Настолько драматичны были его интонации, настолько жива нарисованная им картина, что мы сидели, точно завороженные. Словно кто-то запустил в наши внутренности длинные щипцы и выкручивает их. Закончив чтение, Царь отдал стихи мне.
— Вы должны подклеить это, — сказал он, — в ваш Магический Дневник.
Что я и сделала. Сама не знаю зачем. В самоистязании есть некое удовольствие. Не так ли?
Жажда! Не та, что в глотке Пусть свирепей и злей Средь физических мук - Только она пробила сердце Христа Исторгнув единственный дикий крик «Пить!» за всю Его агонию, Пока солдаты играли в кости и пьянствовали: И не та мягкая жажда Что зовет рабочего к вину; Не телесная жажда (Будь неладно ее неистовство) Когда рот полон песка, А глаза слиплись, и уши Морочат душу, пока ей Не послышится, Вода, вода рядом, Когда человек ногти вонзает Себе в грудь, и пьет свою кровь Которая уже сгустилась и свернулась. Когда солнце — живой дьявол Изрыгающий блевотину зла, А ночь и луна лишь потешаются Над несчастным на голой скале, И высоко изогнутый купол небес Как его небо, пересох и безводен, И пещеры его высохшего сердца Забиты песком солончаков! Не она! не внесенная в список Жажда; Плоть и дух заодно Предатели, обернулись черной душой Ищут место ударить По жертве, уже настроенной По одной безмерной тональности раны; Каждая кость в отдельности Холодна, воплощение стона, Что разлит из ледяного семени Неумолимого червя Геенны; Каждая капля реки Крови дрожит и пылает Отравой тайной и горькой - Подобно последнему содроганию Во плоти щербатых кинжалов. (С глазами, налитыми кровью и тупо-остекленелыми Вопящий Малаец бредет, спотыкаясь, Через свой пораженный ужасом поселок). Так и кровь ввинчивает свою боль Сардонически сквозь сердце и мозг. Каждый нерв в отдельности Не спит, и бдит на кривой Асимптота которой «никогда!» В гиперболическом «навсегда!» Истерзанный и горящий змей Стреляет в нее отравой, Как будто это может утолить Боль на десятую долю минуты. Проснись, проснись навсегда! Проснись, как не может никто Пока сон — возможный финал, Очнись в пустоте, в той бездне Жажда которой есть эхо здешней Что жертвует, мир без конца, (Мир без конца, Аминь!) Человека, который Сбивается и поддается На пресловутое «день и час» На приманку снежно-звездного поля Где цветет опиумный мак. Всего лишь укол иглы, Набранный из скважины чародея! И этого довольно, чтобы переманить Душу с небес в ад? Или дух человека отвык, отучился Страшиться своих богов и духов Ради пресмыкания у пристрастия дьявольских стоп? Неужто так ужасно неравенство сил - Наследник чудесных веков, И земного венца на час, Господин прилива и грома
