Она сложила руки на животе, глядя в никуда.
— С твоей ученицей было как-то по другому, Гарри?
Молли не всегда была Кузнечиком, — как сейчас. Когда я только начал учить ее, она полагала, что я хочу учить ее всем тем видам вещей, в которых ничего не делается с магией, зато много делается с ней — обнаженной. И чем больше, тем лучше ей будет.
Только не со мной.
— Не намного, — сознался я. — Но он уже давным-давно не твой ученик.
— Я всегда считала, что романтические отношения сделают меня уязвимой, что недопустимо для командира Стражей.
— Не всегда, — сказал я, — очевидно.
Она медленно выдохнула.
— С этим мнением было проще держаться в моем предыдущем теле. Оно было старым. Менее склонным к…
— Жизни? — предположил я.
Она пожала плечами.
— Желаниям. Одиночеству. Радости. Боли…
— Жизни, — сказал я.
— Возможно. — Она на мгновение закрыла глаза. — Когда я была молодой, я получала удовольствие от любви, Гарри. От страсти. От открытий и нового опыта и от жизни. — Она показала на себя. — Я не осознавала, как много я позабыла, до тех пор, пока Собиратель Трупов не оставил меня такой. — Она открыла глаза, полные боли, и посмотрела на меня. — Я не осознавала, как много я потеряла, до тех пор, пока ты мне не напомнил. А к тому времени Морган не был… Он был как я. Обособленный.
— Другими словами, — сказал я, — он сделал себя более похожим на тебя. Последовал твоему примеру. И поскольку он сделал это, после твоего преображения он не был способен давать тебе то, что ты хотела.
Она кивнула.
Я покачал головой.
— Сотни лет долгий срок, чтобы нести факел, — сказал я. — Он должен чертовски обжигать.
— Я знаю. И я никогда не хотела причинить ему боль. Ты должен верить мне.
— Здесь ты должна сказать: сердцу не прикажешь, — сказал я.
— Банально, — сказала она, — но в тоже время верно. — Она повернулась, опершись на дверь плечом и взглянув мне в лицо. — Мы должны поговорить об этом, когда все утрясется.
Я поиграл с банкой колы.
— До того, как мы сможем это сделать, — сказал я, — мы должны поговорить о Моргане и ЛаФортиере.
Она медленно выдохнула.
— Да.
— Что ты собираешься делать? — спросил я.
— Он разыскивается Советом, Гарри, — сказала она спокойно. — Я не знаю, как ему удается обойти слежку магическим способом, но рано или поздно, его найдут. И когда это произойдет, ты и Молли будете причастны. Вы оба умрете вместе с ним. — Она глубоко вздохнула. — И если я не приду к Совету с тем, что знаю, я буду рядом с вами.
— Да, — сказал я.
— Думаешь, на самом деле он невиновен? — спросила она.
— В смерти ЛаФортиера? — сказал я. — Да.
— У тебя есть доказательства?
— Я выяснил достаточно, чтобы убедиться, что я прав. Но недостаточно, чтобы снять с него подозрения — пока что.
— Если это не Морган, — сказала она спокойно, — тогда предатель еще на свободе.
— Да.
— Ты просишь меня отказаться от погони за подозреваемым с серьезными доказательствами его вины в пользу преследования чертова призрака, Гарри. Того, чье существование мы едва можем доказать, и еще меньше можем идентифицировать. Мало того, ты просишь меня сыграть твоей жизнью, жизнью твоей ученицы, и моей собственной жизнью, чтобы в короткий срок найти этого призрака.
— Да, так и есть.
Она покачала головой.
— Все, что я когда-то узнала из рассказа Стража, это то, что скорее всего Морган виновен.
— Что снова приводит нас к вопросу, — сказал я. — Что ты собираешься делать?
Повисла тишина.
Она оттолкнулась от двери, подошла и опустилась в кресло напротив дивана, на котором я сидел.
— Ладно, — сказала она. — Расскажи мне все.
Глава 24
— Дипломатически это делается не так, — сказала Анастасия, когда мы приближались к Шато Рейт.
— Ты сейчас в Америке, — сказал я. — Наша идея дипломатии — показать пушку в одной руке, бургер в другой и спросить, что предпочтительней.
Анастасия криво усмехнулась.
— Ты прихватил с собой бургер?
— За кого ты меня принимаешь, за Киссинджера?[10]
Я бывал в Шато Рейт раньше, но всегда либо ночью, либо, по крайней мере, в сумерках. Это было огромное поместье в часе езды от основной части Чикаго, где находился Дом Рейтов, резиденция Белой Коллегии. Сам Шато находился примерно в полумиле под вековым лесом, превращенном в идиллическое, паркоподобное состояние, какое можно было видеть в старых европейских владениях. Основную часть ландшафта занимали огромные деревья и гладкая трава под ними со случайно-подозрительно симметрично растущими цветущими растениями, часто расположенными в центре колонн солнечного света, прорывающихся сквозь тенистые деревья через определенные промежутки.
Парк был окружен высокой изгородью с колючей проволокой, которую невозможно было увидеть снаружи. Изгородь, в свою очередь, была под электричеством, и оснащена современными камерами слежения — с виду похожих на маленькие стеклянные бусины с опутывающих их проводами — следящими за каждым дюймом снаружи.
Ночью это делало поместье чрезвычайно жутким. Но ярким летним днем, оно выглядело… прелестным. Очень, очень богатым и очень, очень милым. Как и сами Рейты, парк был жутким, только если его увидеть в правильное время.
Учтивые охранники с выправкой отставных военных наблюдали, как мы вылезаем из такси, спросили о намерениях и оставили нас в нетерпеливом ожидании. Мы прошлись от ворот и вверх по дороге вдоль Маленького Шервуда, пока не дошли до основного Шато.
